Визит оказался удачным. Первым делом они увидели маленькую розовую толстушку-блондинку, на которую надо было смотреть вблизи, чтобы разглядеть мелкие морщинки под толстым слоем пудры.

— Мсье Луазо! — позвала она. — К вам пришли. Однако это оказалась не служанка, а сама г-жа Луазо, Она провела гостей в пахнущую лаком гостиную.

Луазо, как и мсье Жан, был толст, зато шире в плечах и выше, чем Мегрэ, что не мешало ему двигаться с ловкостью танцовщика.

— Присаживайтесь, господин комиссар. И вы, господин…

— Инспектор Люкас.

— Скажите на милость! В школе я знавал одного парнишку с такой же фамилией. Вы не бельгиец, инспектор? А я из тех краев. Это чувствуется, верно? Ну и что? Я этого не стыжусь — что тут зазорного? Милочка, дай нам чего-нибудь выпить.

Подали по стопке джина.

— Альбер? Разумеется, помню. Парень с севера, как и я. По-моему, мать у него тоже была бельгийка. Я очень жалел о его уходе. Понимаете, в нашем деле самое важное — приветливость. Люди, которые ходят в кафе, любят видеть улыбающиеся лица. Был у меня, к примеру, один официант, честнейший человек, отец кучи детей. Закажет клиент содовую, виши или что-нибудь еще безалкогольное, а он наклоняется и шепотом спрашивает: «У вас тоже язва?» Он прямо-таки жил своей язвой, говорил только о ней, и мне пришлось от него избавиться, потому что, когда он подходил к столику, посетители пересаживались за другой. С Альбером все было наоборот. Он вечно балагурил, напевал, шляпу носил так, словно жонглирует ею для забавы. Любой пустяк вроде: «Хорошая сегодня погодка!» — умел как-то по-особенному сказать.

— Он ушел от вас, потому что открыл собственное дело?

— Да, где-то в Шарантоне.

— Получил наследство?

— Не думаю: он бы мне сказал. По-моему, просто удачно женился.

— Перед уходом от вас?

— Чуть раньше.

— Вас не пригласили на свадьбу?

— Я обязательно был бы приглашен, если бы она состоялась в Париже: мои служащие для меня все равно что члены семьи. Но Альбер со своей невестой уехали венчаться в провинцию, не помню уж куда.

— И не можете припомнить?

— Нет. Признаюсь честно: все, что за Луарой, для меня уже юг.

— Жену его знали?

— Как-то он привел и представил мне ее. Брюнетка, не слишком интересная.

— Она косила?

— Да, глаза у нее были с косинкой. Но это не отталкивало. Одних косоглазие уродует, других не очень портит.

— Девичьей фамилии ее не знаете?

— Нет. Помню только, что она была его родственница — кузина или что-то в том же духе. Альбер посмеивался: «Раз все равно приходится жениться, почему не взять ту, кого знаешь?» Не умел он обойтись без шуточки! Песенки исполнял тоже неподражаемо, и многие клиенты всерьез уверяли, что он бы мог зарабатывать на жизнь, выступая в мюзик-холлах. Еще рюмочку?.. А у меня здесь, сами видите, тихо, слишком даже тихо, и не исключено, что рано или поздно я вернусь к своей профессии. Одна беда: такие служащие, как Альбер, редко попадаются. А вы его знаете? Как он? Процветает?

Мегрэ предпочел не сообщать о смерти Альбера: он предвидел добрый час охов и вздохов.

— Не знаете, были у него близкие друзья?

— Да он со всеми дружил.

— Никто, допустим, не заходил за ним после работы?

— Нет. Он был завсегдатаем скачек. Часто устраивался так, чтобы освободиться ко второй половине дня. Но проявлял осторожность. Денег у меня никогда не занимал. Играл по своим возможностям. Если увидите его, передайте, что я…

Г-жа Луазо, ни разу не раскрывавшая рот с самого появления мужа, по-прежнему улыбалась, как восковая фигура в витрине парикмахера.

Еще стаканчик? Охотно, тем более что джин недурен. А теперь в дорогу. Во время облавы улыбаться уже не придется.

На перекрестке улиц Риволи и Вьей-дю-Тампль остановились два крытых грузовика, и в свете уличных фонарей на мгновение засверкали посеребренные пуговицы полицейских. Наряды разошлись по указанным местам, перекрыв улицы, где уже дежурили инспекторы уголовной полиции. Вслед за грузовиками подкатили и встали рядом арестантские фургоны. Полицейский офицер на углу улицы Сицилийского Короля вперился в наручные часы. Прохожие на улице Сент-Антуан оборачивались и ускоряли шаг. В оцепленном районе еще светились отдельные окна, тусклые лампы у входа в меблированные пансионы, фонарь публичного дома на улице Розье.

Полицейский офицер, не отрывая глаз от хронометра, отсчитывал последние секунды; рядом, засунув руки в карманы, безразличный ко всему, а может быть, чуточку сконфуженный, стоял Мегрэ и смотрел в сторону. Сорок… Пятьдесят… Шестьдесят… Два пронзительных свистка, на которые тут же отозвались другие. Полицейские в форме цепью двинулись по улицам, инспекторы начали обход подозрительных гостиниц.

Как всегда в таких случаях, повсюду распахнулись окна, и в черных прямоугольниках забелели фигуры, встревоженно или раздраженно высовывавшиеся наружу. Послышались первые голоса. Один из полицейских уже подталкивал к машине девицу, выловленную в подворотне и поливавшую его непристойностями. Там и сям раздавались торопливые шаги: люди пробовали удрать и бросались в темные переулки, но напрасно, потому что наталкивались в них на новые полицейские кордоны.

— Документы!

Вспышки карманных фонариков озаряли подозрительные физиономии, засаленные паспорта и удостоверения личности. В окнах маячили старожилы квартала, давно приученные к тому, что в такие ночи долго не удается заснуть, и наблюдавшие за облавой, как за спектаклем.

Самая крупная дичь была уже поймана. Эти не стали дожидаться облавы, которую почуяли с той минуты, когда в квартале убили человека. С наступлением ночи вдоль стен заскользили тени, но субъекты со старыми чемоданами или странными узлами в руках неизменно наталкивались на инспекторов Мегрэ. Среди этой публики попадались всякие: сутенеры, лица, лишенные права проживания в Париже, обладатели фальшивых документов — как правило, итальянцы и поляки без въездной визы.

— Куда направляешься?

— Переезжаю.

— Почему?

О, эти боязливые или налитые злобой глаза в темноте!

— Нашел работу.

— Где?

Кое-кто сочинял насчет сестры, проживающей на севере или под Тулузой.

— В машину!

Арестантский фургон. Ночь в участке и проверка личности. В большинстве случаев голь перекатная с замаранным прошлым.

— До сих пор ни одного чеха, шеф, — доложили Мегрэ, который не двигался с места, мрачно посасывая трубку, глядя на мечущиеся тени и слушая крики, топот бегущих, иногда глухие звуки ударов кулаком по лицу.

Больше всего суетни было в меблирашках. Хозяева наспех натягивали брюки и угрюмо ждали в своих конторах; чаще всего они и ночевали там на раскладушках. Кое-кто из них пытался поднести стаканчик полицейским, дежурившим в коридоре, в то время как инспекторы тяжелыми шагами поднимались на верхние этажи. Вот тут разом оживали и приходили в движение все зловонные клеточки дома. Сотрясалась от ударов первая дверь.

— Откройте! Полиция!

Заспанные мужчины и женщины в одних рубашках, бледные лица, испуганные, подчас бегающие глаза.

— Документы!

Все так же босиком, постояльцы доставали бумаги из-под подушки или из ящика комода; порой им приходилось перерывать облезлые старомодные чемоданы, привезенные с другого конца Европы.

В гостинице «Золотой лев» на кровати, не доставая ногами до пола, сидел совершенно голый мужчина: его партнерша-проститутка предъявила свой регистрационный билет.

— А ты?

Мужчина таращился на инспектора, явно ничего не понимая.

— Паспорт?

Мужчина не шелохнулся. Тело его, поросшее густыми черными волосами, казалось из-за этого особенно белым. Соседи по лестничной площадке со смехом глядели на него.

— Кто он? — осведомился инспектор у девицы.

— Не знаю.

— Он тебе ничего не говорил?

— Да он слова по-французски сказать не может.