— Мегрэ! — вскрикнула супруга комиссара. Не прерывая разговора и чередуя слова с затяжками, муж ее раскурил трубку.

— Задайтесь вопросом, господин следователь, на мысль о какой профессии наводят эти детали.

— Я не любитель шарад.

— Понимаете, когда поневоле сидишь дома, у тебя есть время поразмыслить… Да, я забыл самое важное. Поиски, разумеется, ведутся в разных сферах. Велотреки и футбольные стадионы ничего не дали. Я распорядился также опросить всех, кто имеет отношение к ПГТ.

— Простите, не понял?

— К Парижскому городскому тотализатору. Вам, без сомнения, знакомы кафе, где можно, не двигаясь с места, поиграть на скачках. Сам не понимаю почему, но покойник представлялся мне завсегдатаем агентства ПГТ. Увы, там тоже ничего. — Терпение Мегрэ проявлял ангельское. Со стороны показалось бы, что ему доставляет удовольствие затягивать этот телефонный разговор. — А вот Люкасу на ипподромах повезло больше. Но хотя он потратил много времени, говорить об окончательном опознании и сейчас еще нельзя: все из-за обезображенного лица. Не забывайте, мы привыкаем видеть человека живым, а не мертвым, и превращение в покойника сильно меняет его в наших глазах. Тем не менее на ипподромах кое-кто помнит нашего незнакомца. Он был из тех, кто не сидит на трибунах, а толчется вдоль скакового поля. По словам одного торговца секретами конюшен, покойник довольно усердно посещал скачки.

— И все-таки этого оказалось недостаточно для опознания?

— Да, недостаточно. Но это, равно как и остальное, что я вам изложил, позволяет мне почти наверняка утверждать, что покойный подвизался по части горючего.

— Горючего?

— Так принято говорить, господин следователь. «Горючее» — это профессиональное выражение, обозначающее крепкие напитки, употребляемое всеми, кто связан с торговлей ими, — официантами, мойщиками посуды, барменами, даже хозяевами заведений. Вы замечали, что официанты в кафе неизменно похожи друг на друга? Я не имею в виду физическое сходство, но во всех них есть нечто общее. Вам самому, безусловно, сотни раз казалось, что вы узнаете официанта, хотя в глаза его не видели. У большинства из них плоскостопие, что и понятно. Обувь они носят легкую, тонкую, почти что домашнюю. Вы никогда не встретите официанта или метрдотеля в спортивных ботинках на тройной подошве. Точно так же они профессионально приучены к белым рубашкам. Не скажу, что у всех, но у значительной части их утиная походка. Добавлю еще, что по непонятным мне причинам они отличаются ярко выраженным интересом к скачкам и что многие из них, работающие с раннего утра или, наоборот, по ночам, — завсегдатаи ипподромов.

— Короче, вы считаете, что потерпевший был официантом?

— Нет, как раз нет.

— Ничего не понимаю.

— Он имел отношение к горючему, но был не официантом. Я раздумывал об этом много часов. Все, что я сказал вам об официантах, применимо и к содержателям бистро. Не заподозрите меня в тщеславии, но мне все время казалось, что мой мертвец не служил у кого-то, а имел собственное дело. Вот почему сегодня в одиннадцать утра я позвонил Мерсу. Рубашка покойного по-прежнему находится в отделе идентификации, но я уже забыл, в каком она состоянии. Мере обследовал ее снова. Заметьте, здесь нам помог случай: она могла быть и неношеной — любому из нас случается надевать новую рубашку. Эта, к счастью, оказалась неновой. У нее даже изрядно потертый ворот.

— Очевидно, у содержателей баров особенно сильно снашиваются воротники рубашек?

— Не больше, чем у других, господин следователь. Но у них не снашиваются манжеты. Я говорю о маленьких барах для простого народа, а не об американских барах вокруг Оперы или на Елисейских полях. У хозяина рукава всегда засучены — ему постоянно приходится погружать руки в лед и воду. Так вот — и Мере это подтвердил, — у рубашки, ткань которой вытерлась на вороте до основы, целехонькие манжеты.

Г-жа Мегрэ окончательно сбилась с толку: теперь ее муж говорил с глубокой убежденностью.

— Добавьте к этому треску по-провансальски…

— Это — излюбленное блюдо владельцев маленьких баров?

— Нет, господин следователь. Просто в Париже полно заведений, где кормят очень немногих постоянных клиентов. Порой там на стол даже не стелют скатерть. Часто готовит сама хозяйка. Подают только дежурное блюдо. В таких барах, особенно во второй половине дня, бывают часы затишья, когда хозяин свободен. Вот почему с сегодняшнего утра два инспектора обходят все кварталы Парижа, начиная от Ратуши и площади Бастилии. Вы, должно быть, заметили, что наш покойный все время крутился в этом районе. Парижанин дико привязан к своему кварталу, словно лишь там чувствует себя уверенно.

— Вы надеетесь, что вскоре решите загадку?

— Я надеюсь решить ее рано или поздно. Ну, кажется, все сказал. Нет, я не упомянул о пятнышке лака.

— О каком еще пятнышке?

— На брюках. Его обнаружил опять-таки Мере, хотя оно еле заметно. Он утверждает, что лак свежий. Добавил, что мебель этим лаком покрыли самое большее три-четыре дня назад. Я разослал людей по вокзалам, начиная с Лионского.

— Почему именно с Лионского?

— Потому что он представляет собой как бы продолжение района вокруг площади Бастилии.

— А при чем тут вокзал?

Мегрэ вздохнул. Господи, до чего же нудно все это разжевывать! Как может судебный следователь отличаться таким полным отсутствием элементарного чувства реальности? И как люди, ни разу в жизни не бывавшие в бистро, в агентстве ПГТ, на скаковом поле, люди, не понимающие, что означает на жаргоне «горючее», смеют воображать, будто они способны проникнуть в душу преступника?

— У вас должно лежать мое донесение.

— Я перечел его несколько раз.

— Когда в одиннадцать утра в среду потерпевший впервые позвонил мне, его преследовали уже давно. По меньшей мере с вечера. Он не сразу решил уведомить полицию. Надеялся, что сам выкрутится. Однако уже струхнул. Понимал, что дело идет о его жизни. Следовательно, должен был избегать безлюдья: толпа служила ему прикрытием. Не осмелился он и вернуться домой — убийца мог ворваться вслед за ним и прикончить его. Даже в Париже не так уж много мест, открытых всю ночь. Если не считать монмартрских кабаре, это только вокзалы. Они освещены, залы ожидания в них никогда не пустуют. Так вот, в понедельник скамьи в зале ожидания третьего класса на Лионском вокзале были заново покрыты лаком. Мере утверждает, что лак идентичен тому, что на брюках.

— Вокзальных служащих опросили?

— Да, и продолжают опрашивать.

— В общем, несмотря ни на что, известных результатов вы добились.

— Да, несмотря ни на что. Я знаю также, в какой момент пострадавший изменил свои намерения.

— Какие намерения?

Г-жа Мегрэ налила мужу чашку отвара и знаком велела: «Пей, пока горячий».

— Как я уже сказал, сперва он решил, что выпутается сам. Потом, в среду утром, ему пришло на ум обратиться ко мне. Он продолжал эти попытки до четырех дня. Что случилось затем — не знаю. Может быть, послав нам свой последний SOS из почтового отделения на улице Фобур-Сен-Дени, он вообразил, что мы ему не поможем. Во всяком случае, часом позднее, около пяти, он зашел в пивную на улице Сент-Антуан.

— Выходит, в конце концов какой-то свидетель все-таки появился?

— Нет, господин следователь. Эти сведения — от Жанвье: он предъявлял фотографию и опрашивал официантов во всех кафе. Короче, покойный заказал сюз, деталь, которая подтверждает, что ошибиться насчет него мы не могли, и потребовал конверт. Не почтовую бумагу, а только конверт. Затем сунул его в карман, взял в кассе жетон и бросился в телефонную будку. Дозвониться ему удалось: кассирша слышала, как сработал автомат.

— Но звонил он не вам?

— Нет, — не без обиды признался Мегрэ. — Он обратился не к нам. Что же касается желтой машины…

— Есть сведения?

— Они неточны, но совпадают с остальным. Набережную Генриха Четвертого знаете?

— Это со стороны площади Бастилии?