Итак, наше расследование продвигалось, и нам не терпелось — нужно ли об этом говорить? — познакомиться с Пьером Плантаром. Но априори это было непросто, тем более, что мы действовали не от имени какой-либо официальной организации. К тому же, его невозможно было найти. И только весной 1979 года, когда мы начинали снимать второй фильм о Ренн-ле-Шато, нам предоставился счастливый случай — под прикрытием Би-Би-Си — войти с ним в контакт как раз в тот момент, когда одна английская журналистка, проживающая во Франции, предложила нам свою помощь в поисках Сионской Общины через масонские ложи и оккультные парижские круги.
Нужно ли было ожидать, что она сразу же наткнулась на стену противоречий и мистификации? Тут ей предрекали более или менее быструю смерть, как и всем, кто слишком интересовался Сионом, там ей сообщали, что Община существовала в средние века, но теперь ее больше нет, в третьем же месте утверждали обратное.
Обескураженная наша знакомая обратилась к Жан-Люку Шомею, который уже брал интервью у Пьера Плантара и хорошо знал нашу тему, так как уже глубоко затронул ее. Он не был членом Общины, но ему легко было попасть на свидание с Плантаром, и раньше он соглашался дать нам кое-какие дополнительные сведения.
По его мнению, Сионская Община, несмотря на характерную для нее таинственность, не была в чистом виде тайным обществом; анонс, появившийся в «Журналь оффисьель», был фальшивкой, исходящей от «членов-диссидентов», каковым, впрочем, был и предполагаемый устав, присланный из Сен-Жюльена — произведение тех самых авторов.
Но, утверждал Жан-Люк Шомей, Сион на самом деле строил честолюбивые планы на ближайшее будущее. Через несколько лет во французском правительстве произойдут крайне серьезные события, которые подготовят дорогу для народной монархии, управляемой человеком из рода Меровингов. Сион будет царствовать в тени, как он делал это в течение многих веков, но не с материалистической целью, а чтобы восстановить «истинные ценности», то есть ценности духовные и, может быть даже, эзотерические; во всяком случае, уточняет наш собеседник, дохристианские, несмотря на подчеркнуто католические тенденции Устава. Но это еще не все. Да, по его мнению, Франсуа Дюко-Бурже действительно был великим магистром Сиона, и если мы удивлялись тому, что этот католик-традиционалист смог приспособиться к дохристианским ценностям, то не лучше ли было бы пойти к нему самому и прямо спросить об этом?
Ж.-Л. Шомей настойчиво говорит о древности Сионской Общины и о различии ее членов, цели которых состояли не только в том, чтобы восстановить династию Меровингов. Именно поэтому, настаивает он (и это очень любопытно), не все члены Сионской Общины являются евреями. Не естественно ли в этом случае предположить, что таковых было много, если не большинство? И не есть ли это новое противоречие? Потому что, если устав не выдвигает никаких точных требований по этому поводу, то как примирить внутри ордена его членов-евреев и великого магистра-католика, например, аббата Дюко-Бурже, крайнего традиционалиста, и его друга монсеньера Лефевра, известного своей почти антисемитской позицией?
Но это не единственный парадокс, открытый Ж.-Л. Шомеем, который говорил также и о неком «Лотарингском принце» из рода Меровингов, облеченном священной миссией. Просто поразительное заявление, ибо в настоящее время никакого лотарингского принца, ни даже личности, обладающей этим именем, не существует… Может, он будет жить инкогнито? Или же Ж.-Л. Шомей использовал слово «принц» в более широком смысле, означающем «потомок»? В таком случае, этим принцем мог бы быть Отто Габсбург, герцог Лотарингский.
Ответы Жан-Люка Шомея нашей знакомой журналистке поднимали опять множество вопросов, и она, обескураженная, закончила беседу. Теперь под эгидой Би-Би-Си должно было состояться свидание с Пьером Плантаром.
С первого же взгляда Пьер Плантар показался нам человеком учтивым и полным достоинства, непринужденным, скромным, любезным. Нас удивили его безграничная эрудиция и гибкость ума. Его реплики были очень остроумными, хлесткими, иногда колкими, но никогда — злыми. Глаза его светились снисходительностью и иронией, что не уменьшало его власти, которую он, казалось, испытывает на окружающих его людях. Однако, в нем угадывалось что-то аскетическое, суровое, происходившее, возможно, от простоты его поведения и от отсутствия показной роскоши. Он был одет элегантно, но в классическом стиле, и все в его облике дышало хорошим вкусом и умеренностью.
Во время этой беседы и в течение двух последующих Пьер Плантар дал нам ясно понять, что он ничего не расскажет ни о нынешней деятельности, ни о целях Сионской Общины; зато он с готовностью ответил бы на вопросы, относящиеся к прошлому этого ордена. Он также отказался от всякого публичного заявления о будущем, хотя допустил, что будет трудно избежать какого-либо намека на него в ходе бесед. Кроме того, он объявил нам, что Сионская Община действительно владела исчезнувшим сокровищем иерусалимского Храма, похищенным римскими легионами Тита в 70 году нашей эры, и что это достояние в нужный момент будет возвращено в Израиль. Но каким бы оно ни было — историческим, археологическим или политическим, — это сокровище являлось второстепенным. Настоящим же было сокровище «духовного порядка», и часть его заключалась в том, чтобы облегчить важные изменения, которые должны были произойти в общественном порядке.
В этих словах мы увидели отзвук высказываний Ж.-Л. Шомея: радикальное потрясение во Франции, но не революция, а изменения в установлениях, предшествующих возвращению монархии. И это не было насмешливым пророчеством, настаивал Пьер Плантар, но глубоким и окончательным убеждением, в которое он искренне верил.
Нам были известны основные темы этих заявлений, среди которых, однако, то тут, то там появлялись противоречия. Так, Пьер Плантар иногда употреблял местоимение «мы», явно говоря от имени Сионской Общины, но в иные моменты, казалось, он отъединялся от нее и говорил только сам за себя, ибо он был претендентом-Меровингом, потенциальным королем, а Сион был лишь поддержкой и союзником. Это были два разных голоса: один принадлежал Генеральному секретарю Сиона, другой — непризнанному королю, «царствующему, но не правящему», видящему в ордене нечто вроде консультанта по личным вопросам, и было трудно определить, где кончается один голос и начинается другой. Короче говоря, в этом наш собеседник явно желал остаться в тени.