Я пробыла в санатории пять лет, и мне уже стало казаться, что я проведу там всю жизнь. Мне там понравилось. В противоположность другим, мне не хотелось уходить оттуда.

Когда мне объявили, что я выздоровела и могу уехать, клянусь вам, я скорее испугалась, чем обрадовалась. Оттуда, где мы жили, видна была долина, почти всегда скрытая легкой дымкой, а порой густыми облаками, и я боялась спускаться туда. Я хотела бы остаться в качестве сиделки, но у меня не было необходимых для этого знаний, а чтобы мыть полы или помогать на кухне, не хватало сил.

Что бы я стала делать там, внизу? Я привыкла есть три раза в день. И знала, что у Жюстины мне это будет обеспечено.

— Почему вы приехали сегодня? — спросил Мегрэ довольно холодным тоном.

— Разве я вам сейчас не сказала? Сначала я поехала в Йер. Мне не хотелось, чтобы на похоронах бедного Марселя никто не шел за гробом.

— Вы все еще любили его?

Она немного смутилась.

— Мне кажется, я его по-настоящему любила. Я много говорила с вами о нем, когда вы заботились обо мне после его ареста. Знаете, Марсель был неплохой человек. В сущности, даже наивный, я сказала бы, застенчивый. И как раз потому, что был застенчивый, хотел вести себя, как другие. Но только он перехватывал через край. Там, в горах, я все это поняла.

— И вы его разлюбили?

— Мои чувства к нему изменились. Я видела других людей. Могла сравнивать. Доктор помог мне понять.

— Вы были влюблены в этого доктора?

Она несколько нервно засмеялась.

— Я думаю, что в санатории все более или менее влюблены в своих врачей.

— Марселей вам писал?

— Иногда.

— Он надеялся, что вы опять будете жить вместе?

— Первое время, кажется, да. Потом он тоже изменился. Мы оба изменились, но по-разному. Он очень быстро постарел, почти сразу. Не знаю, видели ли вы его с тех пор. Прежде он хорошо одевался, следил за собой. Был гордый. А потом… с тех пор, как он случайно приехал на побережье…

— Это он устроил вас к Жюстине и Эмилю?

— Нет. Я знала Жюстину понаслышке. Я сама явилась к ней. Она взяла меня на испытательный срок как помощницу, потому что для другого я уже не годилась.

Там, в горах, мне сделали четыре операции, у меня все тело в рубцах.

— Я спросил вас, почему вы приехали сегодня.

Мегрэ неустанно возвращался к этому вопросу.

— Когда я узнала, что это дело ведете вы, я, конечно, подумала, что вы вспомните обо мне и велите меня разыскать. Это, разумеется, потребовало бы времени.

— Если я правильно понял, то с тех пор, как вы вышли из санатория, вы больше не общались с Марселем, но посылали ему деньги?

— Случалось. Я хотела, чтобы он мог иногда доставить себе какое-нибудь удовольствие. Он не показывал виду, но у него бывали трудные времена.

— Он вам это говорил?

— Говорил, что он неудачник, что всегда был неудачником, что не способен даже стать настоящим подлецом.

— Он говорил вам это в Ницце?

— Он никогда не приезжал ко мне в «Сирены». Знал, что это запрещено.

— Значит, здесь?

— Да.

— Вы часто бываете на Поркероле?

— Почти каждый месяц. Жюстина теперь слишком стара, чтобы самой проверять свои заведения, а господин Эмиль никогда не любил разъезжать.

— Вы ночуете здесь, в «Ковчеге»?

— Всегда.

— А почему Жюстина не предоставит вам комнату у себя? У нее же довольно большая вилла.

— Она никогда не позволяет женщинам ночевать под своей крышей.

Он понял, что затронул чувствительное место, но Жинетта все еще не поддавалась.

— Боится за сына? — пошутил он, раскуривая трубку.

— Это может показаться смешным, а между тем это правда. Она всегда заставляла его держаться за ее юбку; поэтому по характеру он и стал скорее похож на девицу, чем на мужчину. Она до сих пор обращается с ним, как с ребенком. Он шагу не смеет ступить без ее разрешения.

— А женщин он любит?

— Скорее боится. Я говорю, вообще. Знаете, у него нет к этому склонности. Здоровьем он никогда не отличался. Он все время лечится, принимает лекарства, читает медицинские книги.

— А еще почему, Жинетта?

— Что?

— Почему вы приехали сюда?

— Так я же вам сказала.

— Нет.

— Я подумала, что вы, наверное, заинтересуетесь господином Эмилем и его матерью.

— А точнее?

— Вы не такой, как другие полицейские, и все же…

Когда случается что-нибудь мерзкое, всегда подозревают людей определенной среды.

— И вы считали нужным мне сказать, что господин Эмиль не имеет отношения к смерти Марселя?

— Я хотела объяснить вам…

— Объяснить что?

— Мы с Марселем остались добрыми друзьями, но о том, чтобы жить вместе, не могло быть и речи. Он об этом больше и не помышлял. Думаю, и не хотел этого.

Понимаете? Он больше не имел никакого отношения к нашей среде. Послушайте, я сейчас видела Шарло…

— Вы его знаете?

— Я несколько раз встречала его здесь. Нам случалось есть за одним столом.

— Вы собирались повидать его сегодня на Поркероле?

— Нет. Клянусь, я говорю правду. Только меня стесняет ваша манера задавать вопросы. Прежде вы мне доверяли. Вы немного жалели меня. А теперь меня больше не за что жалеть, правда? Я теперь даже не чахоточная.

— Вы много зарабатываете?

— Меньше, чем можно было бы думать. Жюстина — страшная скряга. И сын ее тоже. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь. Даже немного откладываю, но недостаточно, чтобы жить потом на ренту.

— Вы говорили о Марселе.

— Я уже не помню что!.. Ах да. Как вам объяснить?

Когда вы его знавали, он пытался играть роль закоренелого преступника. Посещал в Париже бары, где можно встретить людей вроде Шарло и даже убийц. Делал вид, что принадлежит к их бандам, а они не принимали его всерьез.

— Значит, он был там на вторых ролях?

— Потом и это прекратилось. Он перестал встречаться с этими людьми, жил на своей лодке или в лачуге.

Много пил. Всегда находил способ достать вина. Денежные переводы от меня тоже ему помогали. Но я знаю, что думают, когда человека вроде него находят убитым.

— Что именно?

— Вы тоже это знаете. Воображают, что это связано с определенной средой, что это сведение счетов или месть. А здесь совсем не то.

— Вы хотели сказать мне именно это, не правда ли?

— Я уже забыла, что хотела сказать. Вы так изменились! Простите, я имею в виду не внешность.

Мегрэ невольно улыбнулся ее смущению.

— Прежде даже у себя в кабинете на набережной Орфевр вы были не похожи на полицейского.

— Вы очень боитесь, чтобы я не заподозрил людей из вашей среды? Уж не влюблены ли вы, случайно, в Шарло?

— Конечно нет. Мне было бы очень трудно влюбиться в кого бы то ни было после всех перенесенных операций. И Шарло интересует меня не больше, чем другие.

— Ну а теперь договаривайте.

— Почему вы думаете, что я не все сказала? Даю честное слово, я не знаю, кто убил бедного Марселя.

— Но вы знаете, кто его не убивал.

— Да.

— Вы знаете, кого я мог бы заподозрить?

— В конце концов, вы все равно узнаете это, не сегодня, так завтра, если не знаете уже сейчас. Я сказала бы вам сразу, если бы вы допрашивали меня не так сухо.

Я должна выйти замуж за господина Эмиля, вот что!

— Когда?

— Когда умрет Жюстина.

— А почему нужно ждать ее смерти?

— Я же вам толковала, она ревнует ко всем женщинам. Из-за нее он не женился, из-за нее, насколько мне известно, у него никогда не было любовницы.

— А все-таки он собирается жениться?

— Потому что страшно боится одиночества. Пока жива мать, он спокоен. Она ухаживает за ним, как за грудным младенцем. Но она недолго протянет. Самое большее — год.

— Это сказал врач?

— У нее рак, а для операции она слишком стара. Что до него, то он всегда воображает, что вот-вот умрет. Несколько раз на дню задыхается, боится шевельнуться, как будто малейшее движение может стать для него роковым.

— Потому он и сделал вам предложение?