— Около пяти часов, — заявил он, — я, как обычно, вскипятил чай на плитке. Мадемуазель Эмильена тоже зашла выпить чашечку. Поскольку у меня были дела в городе, я тотчас же ушел, поручив продавщице опустить штору… Я вполне доверял мадемуазель Эмильене, ведь она работала у меня уже четыре года…

А было очевидно, что в чашку чая, которую выпила мадемуазель Эмильена, был всыпан яд.

Окружной комиссар, работавший с Лабри до того, как появился Мегрэ, не удержался в рамках протокола, как то показывал кровоподтек на правом виске допрашиваемого. Через час он получил следующее признание:

— Это правда: около шести, закончив работать у себя в кабинете, я нашел продавщицу в будуаре — она лежала неподвижно… Я подумал, что девушка спит… И ушел, предполагая вернуться позже…

Это звучало почти правдоподобно, потому что судебно-медицинский эксперт приписывал смерть сильной дозе наркотиков.

— Значит, когда вы уходили, мадемуазель Эмильена была еще жива?

— Если б она умерла, я бы это заметил… Она была еще теплая…

— Вам не пришло в голову позвать врача?

— В нашей профессии лучше избегать огласки… Вы это знаете не хуже меня…

Последние слова он произнес особенным тоном, давая понять, что и он иногда бывает полезен, поставляя полиции определенного рода сведения.

Короче говоря, он оставил мадемуазель Эмильену, когда та была еще жива. Он заявил, что дела помешали ему вернуться на улицу Сен-Дени, а потом он забыл об инциденте и улегся спать.

Таковы были факты, которые Мегрэ, злобно скривив губы и покачивая массивной головой, беспрестанно пережевывал про себя, а тем временем жизнь на многолюдной улице Сен-Дени шла своим чередом, и в отвратительно пахнувшем, затхлом подвале Лабри строил из себя порядочного коммерсанта, который находится в ладу с законами своей страны и с собственной совестью.

— Клянусь вам: мне не в чем себя упрекнуть… Можете просмотреть все книги, какие я здесь держу… Обложки заманчивые, но в содержании нет ничего предосудительного… Именно поэтому, чтобы продавать их, мне нужна была проворная молодая девица… Понимаете?.. Когда клиенты спускались с ней сюда, они пытались распускать руки… Девушка их живо ставила на место и заставляла покупать дорогие издания…

Он еще и улыбался! Судя по его виду, негодяй находил девушку достаточно проворной!

— Если бы я дурно с ней обращался, она бы не проработала у меня целых четыре года… А чай я заваривал сам… Вечера такие долгие…

Особенно в этом затхлом кабинете, в этом подвале, где человек чувствовал себя напрочь оторванным от жизни!

— Догадываюсь, о чем вы думаете… Меня обвиняют в том, что я хотел убить Эмильену… Но прежде всего, мне в этом не было никакой выгоды: в контракте обозначено, что она вместе со всем имуществом переходит к новому владельцу… Мне пришлось бы уплатить изрядную неустойку, ибо покупатель заставил меня подписать множество бумаг… Судите сами!

Он излагал все это с добродушным видом, заговорщически подмигивая Мегрэ.

— К тому же как бы удалось мне ее отравить?.. Утром мне сказали, что, по мнению врача, она проглотила восемь таблеток снотворного… Вы когда-нибудь пили такие таблетки?.. Нет?.. А мне как-то раз пришлось… Они такие горькие, что их невозможно выпить незаметно…

— Как бы не так!..

Мегрэ не зря сказал «как бы не так»: у него на этот счет уже сложилось собственное мнение. Мадемуазель Эмильена, тело которой он видел в Институте судебной медицины, была болезненной молодой особой: именно ее бледность и привлекала клиентов. И Лабри, разыгрывая доброго папашу, мог под видом лекарства всучить ей смертельный яд.

— Уверяю вас: вы на ложном пути, господин комиссар! Если бы я дал ей снотворное, то устроил бы так, чтобы она заснула не у меня в магазине — чтобы никому и в голову не пришло беспокоить меня…

Он все продумал, проклятый пройдоха! Он заранее отводил всякое обвинение. Казалось даже, что он в некотором роде ведет собственное расследование…

— Какая мне от этого польза?

Да, какая польза? Мегрэ тоже задавал себе этот вопрос: он уже достаточно изучил этого мерзавца и понимал, что тот не станет трудиться просто так.

Мегрэ закурил трубку и принялся рыться в ящиках стола. Затем на стойке для документов обнаружил письма, подколотые в папочку, как и все прочие деловые бумаги. Но письма были любовные.

«Гранвиль, 6 августа.

Дорогой, Вот уже три дня я живу без тебя, возлюбленный мой, и не могу больше выдержать без твоего присутствия, без…»

Письмо занимало две страницы. В конце стояла подпись: «Твоя навсегда Эмильена».

Мегрэ смотрел на жирного коммерсанта, курил и старался держать себя в руках.

— Любовная драма? — спросил он наконец с жестокой иронией.

Лабри кокетливо усмехнулся:

— А почему бы и нет?

Как далеки они были от реального мира, от людей, здоровых телом и духом, что шагали по тротуару и дышали зимней прохладой там, наверху, над отдушиной, которая здесь служила окном!

Мегрэ посмотрел на отверстие, через которое можно было подглядывать за всем, что происходит в будуаре, потом на мерзкого типа — и у него снова зачесались кулаки.

— Не станешь ли ты меня уверять, будто она покончила с собой?

— Мне не было никакой пользы убивать ее и создавать себе неприятности, особенно сейчас, когда я собрался отойти от дел и жить в окрестностях Ниццы, где уже купил виллу…

Лабри не поддавался, не отступал ни на шаг, вернее, выскальзывал из рук, как какая-нибудь липкая гадина, и Мегрэ злился все больше и больше. При необходимости он мог поставить себя на место мальчишки, совершившего отчаянный, безрассудный поступок, мог осознать его побуждения, восстановить психологию. Он знал все секреты торговцев телом с Монмартра и торговцев мечтами с Монпарнаса.

В своем Париже он знал каждый закоулок, но никогда не спускался в такие вот подвалы, никогда не прижимался лицом к глазку, пробитому типом вроде Лабри. Теперь комиссар сожалел об этом.

— Подумайте хорошенько, и вы убедитесь, что я невиновен, что эта история мне только вредит…

Какие слова! Он говорил о преступлении, как о торговой сделке! Еще немного — и начал бы делать подсчеты!