И вместе с тем трудно найти другого человека, слова и действия которого так противоречили бы друг другу.

Ни один лицемер, маскирующий свои злодеяния добрыми намерениями, не проявляет большей изобретательности, чем этот несчастный, который совмещает отвлеченную философию человеконенавистничества с поведением, продиктованным врожденным великодушием и добротой.

— И все же, мистер Рэтклиф, судя по вашему описанию, все это лишь обычная непоследовательность сумасшедшего.

— Нисколько, — отвечал Рэтклиф, — я не собираюсь отрицать, что у этого человека действительно расстроенное воображение. Я уже рассказывал вам, что по временам у него бывали даже приступы, близкие к подлинному безумию. Но я имею в виду его обычное состояние: он человек со странностями, но не сумасшедший. Одно так же непохоже на другое, как светлый полдень на мрак полуночи. Придворный, готовый погубить себя ради титула, который совершенно ему не нужен, или власти, которою он не сможет должным образом воспользоваться; скряга, трясущийся над своими деньгами, или его блудный сын, проматывающий, их, — все они в определенном смысле сумасшедшие. То же можно сказать и о преступнике, идущем на опасное преступление, мотивы которого здравому уму представляются несоизмеримо ничтожными по сравнению с ужасным поступком, а также опасностью быть пойманным и наказанным. Любой взрыв чувства, например ярость, можно назвать кратковременным безумием.

— Хорошо философствовать обо всем этом, мистер Рэтклиф, — молвила в ответ мисс Вир, — но, простите, ваши рассуждения отнюдь не помогают мне набраться храбрости, чтобы в такой поздний час решиться посетить человека, сумасбродства которого вы сами признаете, хотя и пытаетесь оправдать.

— В таком случае, — сказал Рэтклиф, — позвольте мне торжественно заверить вас, что вы не подвергаетесь ни малейшей опасности. Но есть еще одно обстоятельство, о котором я до сих пор не упоминал из боязни встревожить вас. Мы уже находимся около его хижины — вон она виднеется, — и дальше я с вами не поеду. Вам придется продолжать путь одной.

— Одной? Но как же я…

— Так нужно, — настаивал Рэтклиф, — а я останусь здесь и буду ждать вас.

— Так вы не сойдете с этого места… — сказала мисс Вир. — Но и отсюда до избушки так далеко, что вы не услышите меня, если я позову на, помощь, — Не бойтесь ничего, — подбодрил ее спутник, — только старайтесь следить за собой, чтобы ничем не выказать робости. Помните, что самое страшное и мучительное для него — это сознание того, что он на-: водит страх своим безобразием. Поезжайте прямо, мимо вон той склоненной к земле ивы. Держитесь слева от нее. Болото останется справа. Простимся не-; надолго. Помните о той участи, которая вам угрожает, и пусть эта мысль поможет вам преодолеть все ваши сомнения и страхи.

— Мистер Рэтклиф, — сказала Изабелла, — прощайте. Если только вы обманули такую несчастную, как я, вы навсегда потеряете репутацию порядочного и честного человека, каким я вас считала.

— Клянусь, клянусь жизнью, — воскликнул. Рэтклиф, повышая голос, так как она уже отъехала прочь, — вы в безопасности, в полной безопасности!

Звук голоса Рэтклифа замер в отдалении, но, поминутно оглядываясь назад и различая в темноте очертания его фигуры, Изабелла чувствовала себя смелее. Однако и этот силуэт вскоре слился со сгустившимися тенями. При последних проблесках угасающего дня молодая женщина остановилась перед хижиной отшельника. Дважды она протягивала руку к двери и дважды опускала ее. Когда она наконец решилась постучать, звук был настолько слабым, что его заглушило биение ее собственного сердца. Она постучала снова, на этот раз погромче. В третий раз она дважды громко стукнула в дверь: боязнь остаться без защиты, на которую Рэтклиф возлагал такие надежды, начала превозмогать страх перед тем, у кого она собиралась ее просить.

Наконец, не получив ответа, она несколько раз назвала карлика по имени и просила его ответить и открыть ей.

— Кого это несчастья вынуждают искать здесь убежища? — послышался устрашающий голос отшельника. — Уходи! Когда птицы нуждаются в пристанище, они не ищут его в гнезде ночного ворона.

— Я пришла к вам со своим горем, отец, как вы сами велели мне, — отвечала Изабелла. — Вы обещали, что сердце ваше и ваша дверь откроются перед моим несчастьем; но я боюсь…

— А! — воскликнул отшельник. — Так это Изабелла Вир. Покажи мне знак, подтверждающий, что это ты.

— Я принесла с собой розу, которую вы дали мне. Она не устала еще увянуть, как меня постигла предсказанная вами злая участь.

— Раз ты возвращаешь мне залог, — сказал карлик, — я не останусь перед тобой в долгу. Сердце и дверь, запертые для любого другого человека на земле, откроются перед тобой и перед твоим горем.

Она слышала, как он ходил по хижине; тут же зажегся свет, и один за другим отодвинулись засовы на двери. По мере того как падали преграды, отдалявшие минуту встречи, сердце у Изабеллы билось все сильнее. Дверь открылась, и отшельник предстал перед нею. Металлический светильник, который он держал в руке, освещал его нескладную фигуру и уродливое лицо.

— Входи, несчастная дева, — проговорил он, — входи в юдоль скорби и нищеты.

Она вошла и со все возрастающим трепетом наблюдала, как отшельник, поставив лампу на стол, прежде всего тщательно задвинул многочисленные засовы на двери. Услышав скрежет, сопровождавший это зловещее действие, она содрогнулась, но, памятуя предупреждение Рэтклифа, постаралась не выказывать ни малейшего признака страха. Светильник чадил и мигал, а сам отшельник, казалось, не обращал на Изабеллу никакого внимания; жестом указав ей на маленькую скамью возле очага, он поспешно поджег несколько сухих стеблей дрока, так что через мгновение пламя ярко осветило внутренность хижины.

С одной стороны очага тянулись деревянные полки с книгами, связками сухих трав и деревянной посудой.

По другую сторону очага находились земледельческие орудия вперемежку с разными инструментами.

В углу стояли деревянные нары с подстилкой из сухого мха и тростника — подлинное ложе аскета. Весь домик внутри был не более десяти футов в длину и шести в ширину, и единственная мебель в нем, кроме той, которую мы уже описали, состояла из стола и двух стульев, сделанных из грубо отесанных досок.

В этой каморке Изабелла очутилась теперь с глазу на глаз с человеком, — о котором слышала только плохое и уродливый облик которого внушал ей почти суеверный страх. Усевшись напротив и насупив свои огромные мохнатые брови, он устремил на нее свой пронизывающий взор и молчал, как бы под наплывом противоречивых чувств. Ее длинные локоны, развившиеся от ночной сырости, падали на плечи и грудь подобно тому, как обвисают на мачте корабля вымпелы после шторма, выбросившего его на берег.

Карлик первым нарушил молчание внезапным и вселяющим страх вопросом:

— Женщина, какой злой рок привел тебя сюда?

— Опасность, угрожающая моему отцу и ваше собственное обещание, — отвечала она чуть слышно, но не колеблясь.

— И ты надеешься на помощь с моей стороны?

— Если в ваших силах оказать ее, — молвила она в ответ все тем же смиренным тоном.

— Откуда ж у меня такие силы? — продолжал карлик с горькой усмешкой. — Разве я похож на борца со злом? Разве это жилище похоже на замок, где живет человек, обладающий достаточной властью, чтобы у него искала защиты красавица? Я посмеялся, над тобой, девушка, когда сказал, что помогу тебе.

— Тогда мне остается только уйти и встретить свою судьбу, как смогу.

— Нет! — воскликнул карлик. Он встал, загородил дорогу к двери и жестом приказал ей сесть. — Нет, не уходи. Нам надо еще поговорить. Почему, люди ищут помощи друг у друга? Почему каждый. не надеется только на себя? Оглянись вокруг: я — самое презренное и уродливое существо на задворках матери природы; разве я просил сочувствия или помощи у кого-нибудь? Я сам взгромоздил эти камни, своими собственными руками изготовил эту посуду, а этим… — Он с жестокой улыбкой положил руку на длинный кинжал, который всегда носил под курткой и обнажил его так, что лезвие блеснуло при свете огня. — Этим, — продолжал он, сунув оружие обратно в ножны, — я могу при необходимости защитить искру жизни, теплящуюся в этом бренном теле, против самого красивого, самого сильного врага, который попробует мне угрожать.