Хобби поворачивался от одной сестры к другой, поочередно разглядывая их с сердитой складкой между бровей; однако его нахмуренное чело явно противоречило добродушно улыбающемуся рту. Выслушав сестер, он попытался успокоить их, рассказав об обещанном ему подарке.

— В дни моей юности, — заговорила бабка, — охотник стыдился возвращаться с гор без косуль по обе стороны седла, подвешенных что твои телячьи тушки на коромысле разносчика.

— Хотелось бы, чтобы твои друзья-охотнички оставили косуль нам, бабушка, — возразил Хобби. — Порой мне кажется, что они перестреляли всех оленей в наших краях.

— Другие знают, где искать оленей, не то что ты, Хобби, — сказала его старшая сестра, бросая взгляд на молодого Эрнсклифа.

— Будет тебе, сестра! Сама знаешь: каждая собака знает свой день, и пусть меня Эрнсклиф простит, если я не к месту привел старую поговорку. Может, в другой раз мне повезет, как ему, а ему, как мне. Но каково человеку целый день провести под открытым небом, потом бежать от: испуга… Впрочем, не бежать, но, во всяком случае, столкнуться с нечистой силой, а в довершение всего — вернуться домой и переругиваться с кучей женщин, которым с утра до вечера больше и делать нечего, как крутить какую-то палку с ниткой да чинить прорехи.

— Бежать? От нечистой силы?! — в один голос воскликнули все женщины, ибо в горных долинах подобные вымыслы в те времена, как, пожалуй, и теперь, были предметом самого живого интереса.

— Я не сказал — бежать… Ну, а встретиться с нечистым нам довелось, хоть он там и был один; верно ведь, Эрнсклиф? Вы же сами видели не хуже, чем я.

И Хобби по-своему, хотя и без особых преувеличений, поведал собравшимся о встрече на Маклстоунской пустоши с таинственным существом, о котором он в заключение сказал:

— Ежели это был не сам сатана, то, значит, один из тех пиктов, которые владели нашей страной еще в древние времена.

— Какой там пикт! — воскликнула его бабка. — Нет, нет, сынок, да убережет тебя бог от зла и лиха, это был никакой не пикт! Это был Черный Карлик с вересковых гор! Лихие дни сулит его приход. И надо же злым силам сеять беду в краю, где все давно уже живут тихо-мирно, в любви да согласии. Чтоб он сгинул! Никогда еще не приносил он добра здешним местам и жителям. Мой отец часто говорил мне, что его видели в год кровавой битвы при Марстон-мурс, потом снова, когда Монтроз поднялся, и снова перед данбарским разгромом, а в мое уже время его видели незадолго до событий у Босуэл-бриджа, и говорят, что ясновидец лэрд Бенарбук имел с ним тайные сношения перед высадкой Аргайла, но об этом я точно не знаю: дело-то было далеко на западе. О, детки мои, он является лишь в лихую годину, помните об этом и уповайте только на того, кто всегда выручит и спасет в злополучный час.

Тут Эрнсклиф вступил в разговор, выразив твердое убеждение, что человек, с которым они встретились, просто жалкий безумец, отнюдь не уполномоченный потусторонним миром предрекать войну или насылать бедствия. Но его мнение встретило весьма холодный прием, и все единодушно осудили его намерение вернуться утром на Маклстоунскую пустошь.

— Сыночек мой пригожий, — сказала почтенная старушка (от доброты сердечной она называла своими детьми всех, о ком особенно пеклась), — уж тебе-то следовало бы остерегаться больше, чем кому другому. Твоя семья тяжко пострадала, когда пролилась кровь твоего отца, а там пошли всякие тяжбы и потери. А ведь ты украшение своего рода, тебе, коль будет на то воля божья, выпала доля восстановить былую славу отчего дома — как в наших краях, так и всюду — и оберегать покой тех, кто живет в нем. Тебе, как никому другому, следует избегать всяких сумасбродств; в твоем роду всегда было много отчаянных смельчаков, но добра это никому не принесло.

— Но не думаете же вы, мой добрый друг, что мне и при дневном свете не следует появляться в чистом поле?

— Этого я не говорила, — ответила старушка. — Ни сына своего, ни друга я не стану удерживать от благого дела; коли надо поднять меч в свою защиту или в защиту друга — пусть идет: тот, в ком течет благородная кровь, иначе не поступит. Но из моей седой головы никак не выходит мысль, что искать беду, когда она тебя не кличет, значит идти противу всех законов земных и небесных.

Эрнсклиф не стал продолжать спор, в котором у него не было никакой надежды что-нибудь доказать; кстати, тут принесли ужин, и разговор совсем прервался. В этот момент в зале появилась мисс Грейс, и Хобби, многозначительно взглянув на Эрнсклифа, уселся рядом с нею. Веселая и оживленная беседа, которую старая хозяйка украсила добродушными шутками, звучащими как-то особенно приятно в устах людей преклонного возраста, вновь заставила расцвести на щеках трех юных дев пунцовые рочы, согнанные рассказом их брата о встрече с призраком, и еще целый час после ужина они пели и плясали, как будто на свете нет и никогда не было никаких эльфов и злых духов.

На следующее утро Эрнсклиф сразу же после завтрака распрощался со своими гостеприимными друзьями, пообещав вернуться и отведать оленины, которую уже доставили из его дома. Хобби тоже попрощался с ним для вида у порога, но незаметно последовал за ним и нагнал его на вершине холма.

— Я ведь знаю, куда вы направляетесь, мистер Патрик, и все равно вас не оставлю, что бы там ни говорила матушка. Только я решил уйти потихоньку, чтобы она не почуяла, что мы с вами замышляем; ее никак нельзя огорчать: еще отец, умирая, наказывал мне беречь ее.

— Вы правы, Хобби, — сказал Эрнсклиф, — она вполне заслуживает всяческой заботы с вашей стороны.

— Случись что с вами, она о вас будет тужить не меньше, чем обо мне. Может, не стоит туда возвращаться? Не слишком ли много мы берем на себя?

Ведь нас туда никто не звал.

— Если бы я думал так, как вы. Хобби, — заметил молодой дворянин, — я бы, наверное, бросил все это.

Но коль скоро я придерживаюсь мнения, что нечистая сила либо совсем вывелась, либо встречается очень редко, сейчас, когда речь идет о жизни несчастного, полоумного существа, я не могу не выяснить всего до конца.

— Ну что ж, вам виднее, — неуверенно отвечал Хобби, — оно, конечно, верно и то, что эльфов — то бишь, наших добрых соседей (говорят, эльфами их называть нельзя), — которые, бывало, высыпали сотнями на каждом зеленом холме по вечерам, в наше время почти совсем не увидишь. Сам я, к примеру, не могу сказать, что встречал хотя бы одного. Только раз слышал, как кто-то засвистел позади меня во мху, точь-в-точь как каравайка. А ведь мои покойный батюшка рассказывал, что видывал их немало, когда, бывало, поздно вечером возвращался подвыпивши, как все добрые люди, домой с ярмарки.

Эрнсклифа позабавила мысль о том, как из поколения в поколение постепенно увядают суеверия, о чем свидетельствовало последнее замечание его спутника. Они продолжали беседовать на ту же тему, пока не подошли к месту, откуда открывался вид на каменный столп, давший название всей пустоши.

— Не сойти мне с этого места, — воскликнул Хобби, — если наш человечек все еще не копошится там! Но сейчас светло, при вас ружье, а я захватил кинжал. Не страшно и подойти поближе.

— Что мы непременно и сделаем, — отозвался Эрнсклиф. — Но я никак не возьму в толк, чем он там занят.

— Должно быть, строит гать из Серых Гусей — вон из тех больших серых камней. Чудно, однако!

Это уже совсем ни с чем не вяжется.

Когда они подошли поближе, Эрнсклиф не мог не согласиться со своим спутником. Человечек, которого они видели прошлой ночью, усердно трудился: нагромождая один на другой огромные камни, он понемногу складывал четырехугольник из стен. Строительного материала вокруг было сколько угодно, но камни казались такими большими, что даже сдвинуть их с места было невероятно трудно. Приходилось поражаться, как ему удалось поставить на место те из них, которые уже образовали фундамент нового строения. Когда молодые люди подошли, он возился с громадным валуном и был настолько увлечен работой, что заметил их, только когда они оказались совсем рядом. Пытаясь водрузить камень на место, он ворочал его с энергией, которая явно не вязалась с его ростом и со всем его обликом калеки. Судя по преодоленным уже трудностям, он обладал мощью Геркулеса: чтобы поднять некоторые из камней, потребовались бы усилия по крайней мере двух здоровых мужчин. При виде такой нечеловеческой силы в душе у Хобби вновь зашевелились суеверия.