Да, это он. Над лесом заструился дым, и на опушку, с треском валя деревья, выступил Равана — десятиголовый и двадцатирукий великан. Какой-то смельчак дракон вылетел из-за горы и откусил одну из голов. Равана, не ожидавший такой дерзости, взревел от боли. У него мгновенно выросла новая голова, а в двадцати руках появились золотые мечи — все происходило, как в индийском эпосе «Рамаяна».

Из засады вылетел полк драконов. Зрелище устрашающее: сверкали на солнце чешуйчатые панцири, из пастей вырывалось пламя. Равана, завращав мечами, окутался сияющим золотым ореолом. Драконов он изрубил на куски.

Ангелы бросили в бой невзрачного седовласого старца с посохом в руке. Редко кто мог устоять против его злых чар. Однако заклинания и чары не действовали на представителя чуждой мифологии. Равана даже не заметил грозного старца. Он случайно наступил на него и раздавил, как червяка.

И только тут, когда обычные средства были испробованы, выступил сатана. Громадное облако с дворцами на ослепительно снежных вершинах на сей раз не выплыло из-за горизонта. Оно возникло в небе, словно из небытия, — внезапно и впечатляюще.

— Здорово! — восхитился мой Усач.

Нечистая сила, приникшая к экранам, была заворожена феерически красивым зрелищем. Сатана не торопясь вышел из дворца, на краю облака взмахнул скипетром и окутался радугой, похожей на северное сияние. Затем обрушил на пришельца исполинские ветвистые молнии. Грянул гром, всколыхнувший землю.

Равана, сверкая мечами, рубил молнии, и те со стеклянным звоном крошились, рассыпались в стороны, обессиленно шипели искрами и гасли, не долетев до земли.

Гроссмейстер на миг смешался, потом гневно топнул ногой, и облако пролилось ливнем. Не дождевые струи, а силовые поля обрушились вниз. Извивающиеся и гибкие, как щупальцы спрута, они, казалось, вот-вот пленят наглеца. Но тот рубил их, как паутину. Сатана начал швыряться своими самыми разрушительными молниями — шаровыми. Но и те легко рассекались золотыми мечами и лопались, как мыльные пузыри.

Гроссмейстер как-то съежился, суетливо запрыгал по ватным холмам облака и юркнул во дворец. Облако поплыло назад и скрылось за горизонтом. Опустевшее небо стало понемногу заволакиваться обычными обла-ками.

Я посмотрел на боковой экран. Изгнанники, теснившиеся в соборе, замерли: Гроссмейстер струсил и бросил их, оставил город беззащитным. И вдруг с экрана послышался взволнованный голос:

— Непобедимый!

Сначала ничего не было видно. Многочисленные и крохотные, как москиты, телепередатчики кружили в поисках выгодных ракурсов. Но ничего эффектного так и не нашли, ибо дядя Абу пожелал предстать в очень скромном виде — в виде обыкновенного человека в сером костюме, с изящными, но изрядно запыленными сапогами на ногах.

Дядя Абу улыбался: подвернулась возможность развлечься, показать свою силу. Он топнул ногой и развернулся в исполинского джинна. Тучи и облака были ему по колено, а великан Равана выглядел по сравнению с ним карликом.

Из-за облачных высей горным обвалом падал громоподобный голос:

— Я Дахнаш, сын Кашкаша, глава всех джиннов. Я велик и непобедим.

Джинн наклонился, руками раздвинул облака, чтобы лучше разглядеть Равану, и сказал:

— Эй ты, сморчок! Смотри, что я с тобой сделаю.

Он выпрямился, накрыл своим чудовищным сапогом большую скалистую гору и повертел ногой. Леса и межгорные долины наполнились пылью, гулом и скрежетом. Гору джинн уничтожил, превратил ее в площадку из щебня и песка.

«Дядя Абу повторяется, — с сожалением подумал я. — А как изобретателен он был во время наших детских забав».

Великий джинн уже занес ногу над съежившимся Раваной и вдруг замер. Вспомнил, видимо, что до этого подобным же манером он растоптал косматое чудовище. Его гигантская фигура, занимавшая полнеба, внезапно исчезла.

— И этот сбежал, — ахнули горожане.

Нет, дядя Абу не сбежал. Порхающие телепередатчики отыскали его километрах в семи от Раваны. Отыскали с трудом, ибо он опять был в человеческом виде. Дядя Абу стоял на скалистом выступе и что-то обдумывал. Потом потер руки и рассмеялся: в голову ему пришла какая-то озорная мысль.

Равана тем временем пришел в себя и, взмахнув мечами, шагнул к своему противнику, ставшему вдруг таким крохотным. На миг приостановился, подумал и снова шагнул. Дядя Абу повернулся в его сторону и плюнул. И плюнул-то как артистично: небрежно, с этаким ленивым высокомерием.

Сначала это был обыкновенный плевок. На лету он, однако, разбухал, приобретая форму торпеды и отливая металлическим блеском. Плевок шлепнулся у ног Раваны и… взорвался водородной бомбой!

Экраны во всем городе вспыхнули и погасли: мошкара телепередатчиков сгорела в адском пламени. Тотчас включились дальние передатчики. На вновь засветившихся экранах колыхалось черное грибовидное облако, взметнувшееся к небесам наподобие самого джинна. Неугомонный гость исчез, превратившись в световое излучение, в атомную пыль, в ничто.

По городу прокатывались крики «Ура!», «Браво!». В угаре ликования лишь немногие оценили благородный поступок джинна. Желая обезопасить город от радиоактивного облака, он своим фантастическим сапогом вдавил его в землю, а место взрыва растер, как обычно растирают дымящийся окурок.

Изгнанники высыпали за город встречать спасителя. От виллы Непобедимого уже пролегла Аппиева дорога с развалинами цирка Каракаллы в стороне. Кто догадался вызвать из Памяти древнеримскую дорогу, осталось неизвестным. Но она понравилась Непобедимому.

Вдоль дороги выстроились тысячные толпы, оживившиеся, когда показалась триумфальная колесница, запряженная тройкой драконов. Сверкали золотые спицы, из пастей резво скакавших драконов вырывались клубы дыма и пламени: тщеславный джинн обожал эффектные зрелища.

Драконы приближались, стуча когтистыми лапами по каменным плитам дороги. Держась левой рукой за поручни (колесницу изрядно встряхивало на выбоинах), стоял дядя Абу в тех же запылившихся сапогах. Он улыбался, махал правой рукой и упоенно восклицал:

— Каково! Одним плевком!

Но подданные сатаны, привыкшие к дьяволослужениям, испортили торжественную встречу. Они рухнули на колени и захлопали в ладоши.

— Перестаньте! — рассердился дядя Абу. — Я не балаганный шут, не ваш придурок!

Лавину аплодисментов остановить уже было невозможно. Кое-кто начал взвизгивать и подвывать. Еще немного, и все изгнанники, сбросив человеческий образ, взовьются вверх, закружатся в сатанинской вакханалии.

Дядя Абу с досады плюнул. Изгнанники в ужасе съежились, и на миг наступила тишина. Увидев, что ничего страшного не случилось, они загремели и завыли с удвоенным рвением.

Непобедимый нахмурился, развернул колесницу и умчался обратно на виллу.

Ночью я терзался сомнениями, вспоминал каждый шаг, каждую улыбку Непобедимого. Несмотря на чудовищную перестройку организма, он остался таким же, каким я его знал в своем новом детстве, — шаловливым, изрядно хвастливым, но бесконечно добрым дядей Абу. Может быть, сразу открыться ему, что я такой-сякой и совсем непонятный? То ли Пьер Гранье, то ли?.. Нет, это глупо и опасно. Он поймет, что я разведчик, и неизвестно, чем это кончится. Да и права я не имею называться Василием Синцовым.

К утру решил: будь что будет. Предстану таким, каким и являюсь на самом деле, — выходцем из двадцатого века. Непобедимый, надеюсь, отнесется с вниманием и участием к бедному изгнаннику Пьеру Гранье.

День с утра был темный, пасмурный. В просторном зале «Кафе де Пари» горели светильники на столах, сияли люстры, сверкали листья пальм, посаженных в кадках. Откуда-то появлялись официантки, с робкой угодливостью ставили на стол бутылки с вином и столь же угодливо, бесшумно исчезали.

Непобедимый пил вино, но сидел сгорбившись, был задумчив и невесел. И что-то дрогнуло у меня в груди: бедный дядя Абу! Несчастная жертва прогресса! Надо ободрить, утешить его. Я взялся за ручку двери, в тот же миг отшатнулся и хотел трусливо удалиться. Но дядя Абу заметил меня и сделал жест рукой: заходи. Отступать уже поздно, и я зашел.