Вера свято следовала последнему слову парижской моды, утверждавшей китайский тип лица. Два пятна белой пудры должны придавать лицу прозрачность, хрупкость, черные линии делать глаза раскосыми, ярко-красная помада подчеркивать естественную линию губ, капризный изгиб над слабым узким подбородком. Но взгляд, который должен был казаться по-восточному томным, постоянно скользил с одного предмета на другой и не мог остановиться. Волосы, выбившиеся из-под большой меховой шляпы, показались Амосу потускневшими. У него не было возможности разглядеть фигуру Веры, закутанную в дорогой мех, но он видел цепкие ручки в замшевых перчатках и крошечные ножки в туфлях на высоченных каблуках. В одной руке Вера держала роскошный футляр для драгоценностей, другой махала ему.

— Амос!

Все так же сутулясь и даже не пытаясь изобразить улыбку, Амос пошел к ней навстречу.

— Дорогой, возьми это, пожалуйста. — Она протянула ему футляр, потом скорчила недовольную гримасу. — Ты не хочешь меня поцеловать?

— Нет.

Нелюбезный ответ словно повис в воздухе между ними.

— Милый, какой ты скучный! — Ее голос был таким мягким и бархатистым, таким нежным, что, казалось, помимо своей воли, она постоянно напоминала: я леди. Треугольной формы бледное лицо под толстым слоем косметики выглядело злым и сварливым, но стоило Вере открыть рот, как она преображалась. Амос никогда не мог понять: это искусство или шутка природы.

— Где же репортеры? — спросила Вера еще ласковее.

— Репортеров нет. Здесь не Голливуд.

— О… — Вера обвела взглядом зал ожидания и пожала плечами. — Ужасный день. Холодный, как смерть. А ты холодный, как день. Знаешь, Амос, я иногда думаю, что ты не такой, как все люди.

— Сверхчеловек? Или недочеловек?

Они двинулись к выходу, и Амосу пришлось подлаживаться под ее семенящую походку. В отличие от китаянок Вера не бинтовала ноги, но каблуки у нее были высоченные.

— Да нет, — нахмурилась она. — Просто какой-то незаконченный. В тебе чего-то не хватает…

— Чего же?

— Не знаю. Как будто ты вырезан из бумаги, плоский такой, одномерный.

Амос сделал вид, что понял ее буквально.

— Я вешу сто сорок семь фунтов, значит, у меня есть объем.

Вера смотрела мимо него на неоновую вывеску бара.

— О, Амос! Я так несчастна. Я бы хотела что-нибудь выпить, но ты, наверное…

— Пойдем, но пить я не буду, — спокойно ответил Амос.

— Спасибо, — сказала она и, ускорив шаг, бросила на Амоса хитрый взгляд. — Ты больше не боишься баров?

— Конечно, нет. Мне не хочется пить.

— Антабус?

— Нет. Отпала необходимость. И потом, надо быть совсем слабаком, чтобы не суметь сказать «нет» выпивке.

Они прошли через стеклянную дверь и сели за свободный столик. Подошел официант. Вера не стала ждать, пока Амос сделает заказ, — она никогда не давала ему сказать адрес таксисту или этаж лифтеру, — и быстро проговорила:

— Двойное виски.

Официант поглядел на Амоса.

— Имбирное пиво, пожалуйста.

Амос ощутил неловкость. Что подумал о нем официант? Почему на пороки обычно смотрят как на свидетельство мужественности? Может быть, большинство людей тайно верит, что мужчина не может быть добродетельным? Наверное, понятие нравственности было введено женщинами, и потому мужчины не приняли его.

Амос посмотрел на Веру. Она все еще разыгрывала из себя сирену, но в ее игру явно вкралась ошибка. Вера была неудачницей. Неудачливая сирена. Эти два слова несовместимы друг с другом. Вера неспособна стать настоящей актрисой, иначе она бы с большим тактом играла роль отставной звезды.

— Почему ты так смотришь, Амос?

Он опустил глаза и не ответил.

— Знаешь, то, что напечатано в газетах, правда. Я действительно хочу вернуться к тебе, если еще не поздно.

Амос отвернулся.

— Это невозможно. Мне нравится моя жизнь, и я не хочу никаких перемен. Зачем они мне? — Он взглянул на Веру. Ее глаза превратились в две узенькие щелки.

— Все дело в этих ужасных людях, — пробормотала она.

— Какие люди?

— Веси и Кейны. Они обращаются с тобой как со своей собственностью. Они меня не любят.

— Нет, ты ошибаешься. Тони и Филиппа устраивают сегодня в твою честь вечер. Потом ты поживешь у них, ладно?

— Не знаю. Я еще не решила.

— Тони сказал, что ты приняла его приглашение.

— Я могу передумать.

Амос попробовал уговорить ее.

— Тони и Филиппа все сделают, чтобы помочь тебе с театром.

— Конечно. Чтобы я была подальше от тебя. Я не хочу работать в театре. Я хочу быть с тобой. У актрисы тяжелая жизнь, а я хочу наслаждаться покоем. Я хочу быть женой знаменитого писателя.

Неумолимый, хотя и нежный голос Веры вверг Амоса в панику.

— Ты… ты не понимаешь, Вера. Почему ты не хочешь остановиться у Тони? Он…

— Взгляни.

Вера щелкнула замком футляра. Поверх коробочек с драгоценностями лежал бумажник и несколько писем. Вера взяла одно и бросила Амосу.

— На, читай.

Амос с удивлением посмотрел на письмо.

— На конверте твой адрес. «Дорогой Амос…»

— Правильно. Твоя очаровательная Мэг Веси так разволновалась, узнав о моем возвращении, что вложила в мой конверт не тот листок. Зато я узнала, что думают обо мне твои милые друзья. Амос, будем мы жить вместе или нет, но ищи себе другого издателя и другого агента, которые будут относиться ко мне с уважением. Ты должен это сделать. Все-таки я твоя жена.

Амос быстро просмотрел письмо и бросил его обратно через стол Вере.

— Извини, Вера. То, что ты предлагаешь, невозможно. Я не могу перейти к другому издателю и агенту.

— Почему?

Амос вздохнул.

— Во-первых, не хочу. Во-вторых, никто не сделает для меня столько, сколько они.

— Никогда в жизни не слышала подобной чепухи! — Голос, только что звучавший, как голубиное воркование, чеканил каждое слово. — Амос, я думаю о твоих интересах не меньше, чем о своих. У меня ведь есть копия твоего контракта с «Саттоном и Кейном». Я показала его агенту в Голливуде, и он сказал, что у любого другого издателя ты имел бы куда лучшие условия. Ты сам-то понимаешь, что Гас Веси срывает огромный куш со всего, что ты зарабатываешь? Ни один литературный агент не получает столько! Ты никогда не думал, что самый большой кусок пирога достается Тони, твоему издателю? Любой другой писатель получает больше тебя. Мой агент Джим Карп говорит, что «Саттон и Кейн» обманывает тебя. Вот почему я приехала сюда, когда покончила со студией. Джим говорит, что ты мог бы удвоить свой доход, если бы кто-нибудь по-настоящему занялся твоими делами. У него есть брат Сэм. Завтра я отвезу тебя в его контору в Нью-Йорке.

Амос смерил ее тяжелым взглядом и процедил сквозь зубы:

— Вера, не лезь в мои дела. Если нужно, я помогу тебе устроиться на сцену, но мы должны развестись. Я буду платить сколько надо, только не лезь в мои отношения с Тони и Гасом. Во имя…

— Почему, Амос? Дурацкая верность? Ты издал у них свою первую книгу, ну и что! Ты когда-нибудь требовал пересмотреть контракт? Они бы тебя не убили.

Амос, казалось, готов был заплакать.

— Вера, — хрипло произнес он, — занимайся своими делами. Я хочу…

Внезапно гримаса раздражения на лице Веры сменилась светлой улыбкой. К ним приближался кто-то из знакомых.

— Том Арчер! Вы знакомы с моим мужем Амосом Коттлом?

Амос неуклюже поднялся. Том Арчер был высоким, сухощавым и довольно неряшливым мужчиной. Молодость и доверчивость счастливо сочетались на его длинном простоватом лице.

— Здравствуйте, мистер Коттл. Я очень люблю ваши книги. Я возьму коктейль и, если разрешите, присоединюсь к вам.

— Конечно! — Вера опередила Амоса, и он вновь ощутил прилив ненависти. Продолжая стоять, он следил за долговязой фигурой.

Вера торопилась заговорить, и теперь за ее кажущимся спокойствием пряталась угроза.

— Том пишет для «Тайме», — зашептала она. — Он специалист по второму актерскому составу. Или ты позволишь мне сказать, что мы будем жить вместе, или я показываю ему твой контракт. Он его напечатает, и тебе придется поменять издателя.