Поначалу невыносимо сильное, почти болезненно острое ощущение чужой плоти внутри сменилось томно горячим, палящим, заставляющим тихонько вскрикивать и хотеть еще и еще.

Мотая головой, из последних сил упираясь руками в окно, Маред всхлипывала и стонала, подчиняясь каждому движению чужих властных ладоней на своих бедрах. Монтроз входил глубоко, так что в конце каждого толчка его плоть упиралась во что-то внутри, рождая огненную сладкую вспышку. Кусая губы, чтобы не кричать в голос, Маред послушно прогибалась, насаживалась и снова качалась к подоконнику, а самым диким, невозможно неправильным и восхитительным было то, что в этот раз ее никто не заставлял и не мог заставить. Все, что происходило, — одно на двоих горячее дыхание, сводящий с ума ритм и стоны, вспышки сладкого тягучего наслаждения, запах мужчины, его сильные руки и раскаленная плоть внутри — все это Маред выбрала сама.

И потому, когда Корсар, несколько раз дернувшись и вбившись особенно глубоко, со стоном обмяк, Маред, едва поняв, что случилось, почувствовала разочарование и глухую обиду. Тело горело, низ живота напрягся так, что почти болел, и Маред дернулась, пытаясь оттолкнуться и сделать что-то, сама не зная — что…

— Тише, девочка… Сейчас… — проговорил, задыхаясь, Монтроз, рывком покидая ее тело. — Сейчас все будет…

Развернув Маред, он торопливо поцеловал ее в губы, удерживая за плечо одной рукой, а вторую просунул между ног и погладил. Это было безумно приятно, но мало, совсем мало, и Маред снова дернулась, но тут же поняла, что Монтроз отступает назад ровно настолько, чтобы опуститься на колени. Перед ней на колени! И, подняв одну ее ногу, поставить себе на плечо.

Притиснутая к подоконнику, вцепившись в него сведенными пальцами, Маред не поверила бы глазам, но горячим губам, приникшим к ее разгоряченному средоточию женственности, и упругому умелому языку поверить пришлось. И это делают с ней?!

Понимание происходящего свело ее с ума даже сильнее, чем сами ощущения. Маред застонала, выгибаясь, бесстыдно подставляясь рту и пальцам Монтроза, творившим с ее телом что-то невообразимое. Она даже представить не могла, что можно отдаваться мужчине таким непристойным и волшебно приятным способом… Очередная сладкая волна захлестнула ее целиком, лишая мыслей. Содрогаясь в спазмах полной, невозможной эйфории и облегчения, Маред закричала, почти теряя сознание. Повиснув на подхватившем ее Монтрозе, сделала на подгибающихся ногах несколько шагов до кровати, села и вдруг неудержимо разрыдалась.

— Маред? Маред…

Крепко обняв за плечи, лэрд заглянул в ее лицо. Поднявшись, ушел к окну, сразу вернулся и прижал к губам Маред бокал, заставив сделать глоток. Бренди глотнулся, как вода, и только внутри обжег, так что рыдания перешли в кашель, а потом и вовсе успокоились.

— Маред, — очень тихо и ласково повторил Монтроз, гладя ее плечи. — Ну что ты, девочка… Все хорошо? Ложись… Я больше тебя не трону.

Она замотала головой, пытаясь сказать, что дело совсем не в это. Отчаявшись протолкнуть хоть слово в сведенное спазмом совсем не от бренди горло, потянулась и неловко ткнулась лицом в плечо Монтроза, сидящего без брюк и сюртука, но в рубашке. Обняла его сама, крупно дрожа всем телом и чувствуя, как снова к горлу подкатывают рыдания.

— Девочка моя…

— Узкие жесткие ладони все так же нежно гладили ее спину и плечи, и Маред постепенно расслабилась настолько, что смогла проговорить шепотом:

— Это неправильно. Так нельзя…

— Поверь мне, девочка, — отозвался Монтроз через несколько мучительно долгих мгновений тем же ровным мягким голосом, — неправильно ложиться в постель без желания и удовольствия. Неправильно отдаваться по принуждению. А сегодня все как раз было правильно. Ты ведь сама решила…

— Нет! — выдохнула Маред, поднимая голову и яростно глядя в бесстрастное лицо Корсара. — Я не об этом! Вы… не понимаете…

— Так объясни, — шевельнулись губы Монтроза, на лице которого, кажется, жили только глаза.

— Объяснить? Как? Но внутри бурлили мысли и чувства, так что Маред оттолкнулась от мгновенно отпустившего ее Монтроза и обняла себя руками за плечи. Чулки и панталоны так и остались лежать у окна, платье помялось, волосы растрепались, только на это было плевать. Как и на залитое слезами горящее лицо, и на мокрые, скользкие с внутренней стороны бедра. Все это осознавалось, но как что-то далекое, неважное.

— Я не могу так жить, — в отчаянии сказала Маред, глядя на пол перед собой. — Я думала, что одно лето как-нибудь выдержу. Что все будет иначе… Я бы терпела, будь это просто больно. А это не больно, это хуже — приятно! И я уже не знаю, что со мной происходит. Я все решила, понимаете? Еще вчера хотела сказать, что ухожу. И вещи собрала — вон они, в комнате стоят. Но… я не хочу уходить. Я хочу работать у вас, ваша светлость. Просто работать! Я даже мечтать не могла… Вы же юрист милостью богов, милэрд! И я хочу так же… И чтобы вы меня уважали, понимаете? А вы… вы думаете, что я только ради денег… И если я уйду от вас, мне же придется уйти из конторы! А там договор с франками… и еще два дела лично у меня… Да к Ллиру все! Ничего мне не надо, никаких денег, дайте хотя бы их закончить, я и бесплатно могу…

— Маред!

Монтроз рванул ее на себя, сгребая в объятия, крепко прижал к себе. Снова заглянул в лицо. Но Маред нес мутный поток истерики, неостановимой, выворачивающей душу наизнанку, и лэрд, поняв это, больше не сказал ни слова, только продолжал обнимать ее, невольно слушая сбивчивый шепот и всхлипы.

— Я не могу, не могу… Я не знаю, что делать. Мне нравится, понимаете? Нравится жить здесь, разговаривать с вами, спрашивать… Я за этот месяц узнала больше, чем за полжизни! И даже не о работе, а просто о людях. И это все вы, понимаете? Я как будто в скорлупе до этого жила, или в раковине, как устрица. Да боуги с ним, я бы с вами спала, если никак нельзя по-другому, только не ради денег! А теперь получается, что мне еще и спать с вами нравится. Я же думала, что ненавижу вас, что никогда, никогда… А теперь… Ох, да остановите же меня!

— Тише, тише…

Изнывая от смертельного, заслонившего все стыда, Маред снова уткнулась лицом в мокрую от ее слез рубашку на плече Монтроза. Прикусила губу, уговаривая себя молчать — все равно уже наговорила столько, что хоть топиться беги со стыда. И сбежала бы, может, не топиться, так просто подальше, но сил вырваться не было — Монтроз ее держал крепко.

— Ничего, девочка, ничего. Поплачь. Это нервное, — мягко звучал сверху его голос. — Плачь, не держи в себе. Знаешь, есть люди, которым необходимо и полезно чаще думать, а вот тебе, похоже, — вредно. Много лишнего надумываешь.

— Отпустите, — прошептала Маред.

Голова кружилась, перед глазами плавали цветные круги, но как же было хорошо! Из тела не просто ушло со слезами напряжение. Каждую частичку до кончиков пальцев на руках и ногах наполнило блаженное расслабление и чувство полноты бытия. И были приятны и низкий голос, и тепло сидящего рядом Монтроза, и его беспокойство с заботой.

— Отпущу, — легко согласился лэрд. — А ты ложись, хорошо? И на вот, воды попей.

Вода пришлась очень кстати. Маред жадно выпила стакан. Уже не стесняясь, стянула платье, содрала рубашку и, голая, забралась под тонкое одеяло. Монтроз, накинув халат, присел рядом, провел рукой по ее волосам, осторожно вытащил из них шпильки. Спросил тихо:

— Ты твердо решила уйти?

— Да, — прошептала Маред, глядя мимо него в полумрак дальней стены.

— Хорошо. Но место в конторе остается за тобой до конца практики, а там посмотрим. Я надеюсь, что ты вернешься ко мне на постоянную работу.

— Как… за мной…

— Обыкновенно, — хмыкнул лэрд, вставая с постели. — Я не готов отпустить настолько перспективную служащую. Кстати, ты об этом хотела вчера поговорить?

— Да… Ваша светлость, простите!

Маред приподняла голову от подушки, высматривая у двери темный силуэт.

— За что? — в голосе его слышался искренний интерес.