У Воропаева был свой метод проникновения в утренний автобус. Он засовывал руки в карманы и превращался как бы в неодушевленный предмет. Толпа пассажиров захлестывала его, вносила в автобус, ставила на пол салона. Иногда приходилось немного повисеть, не доставая пола ногами, но Воропаеву это даже нравилось.

Метод Воропаева удлинял сроки ношения верхней одежды, сохранял пуговицы, экономил энергию и вдвое облегчал процесс платы за проезд: руку с нащупанным пятаком оставалось только вынуть из кармана.

Воропаев показал вынутый пятак стоящей вплотную прекрасной девушке, которая держала под мышкой лупоглазого той-терьера.

– Передайте, пожалуйста, – попросил Воропаев, холодея от общения с прекрасной девушкой.

Прекрасную девушку звали Галя, но Воропаев, понятно, этого не знал, не будучи с ней знакомым. Естественно, и она не знала, что у Воропаева фамилия Воропаев.

Она опустила кобальтовые веки и сказала:

– Как же я передам? У меня в одной руке собака, в другой – сумочка.

– Давайте я подержу сумочку.

– Ага, – иронически произнесла прекрасная Галя.

– Ну, собаку. Если она не кусается.

– Пойдешь к нему, Жулик? – спросила Галя. Пес залился тонким непрерывным лаем, сотрясаясь от ненависти к Воропаеву.

– Пойдешь, – уверенно сказала Галя. – Берите.

Воропаев прижал к себе локтем собаку и отдал пятак. От злости Жулик конвульсировал, но укусить Воропаева не решался.

Рядом прижались пожилой усатый пассажир в плаще и также немолодая дама в сиреневой шляпке. Усатого звали Павел Павлович. Фамилия дамы была Макарова, а инициалы – А.П., но ничего этого никто в автобусе не знал, включая шофера.

Павел Павлович грустно сказал:

– Вот, вывели же породу. Не то лягушка, не то птица.

– Хорошая собачка, – возразила А.П.Макарова. – У-тю-тю, собачавонька! – запричитала она, строя глазки той-терьеру. Собака перенесла всю тяжесть ненависти на нового врага и, захлебываясь, рванулась из рук Воропаева.

– У-тю-тю, какие мы сердитые! – констатировала А.П.Макарова.

– Я понимаю – дог, – продолжал усатый Павел Павлович. – Это собака! Морда – шире телевизора. Или московская сторожевая.

– А попробуйте с московской сторожевой – в автобус! – обиделась прекрасная девушка Галя.

– Это конечно, – согласился Павел Павлович. – Только зачем с ней в автобус? Садись на нее верхом – и все. Довезет куда хочешь. И билета не нужно.

– Да, возьмите обратно собаку, – спохватился Воропаев.

– Как же я передам вам билет? У меня опять руки будут заняты.

Той-терьер, визжа и извиваясь, рвал когтями карман воропаевского пальто.

– Уймите его, девушка, – сказала А.П.Макарова. – Водитель остановки объявляет, а не слыхать ничего.

– А вам где сходить? – поинтересовался Павел Павлович.

– А вам-то что? – с подозрением спросила А.П.Макарова, поправляя сиреневую шляпку.

– Да ничего. Просто я тут все остановки знаю. Могу помочь.

– Обойдемся. Ишь! – сказала А.П.

– Заберите собаку, – попросил Воропаев. – Визжит очень, и шерсть вот еще.

– Для вас же стараюсь! – снова обиделась прекрасная девушка Галя. – Вам же билет! Ну и пожалуйста! Иди ко мне, Жуличек.

Лупоглазый Жулик, рыча на Воропаева, переместился под мышку к хозяйке.

– Вы передавали, девушка? Возьмите билет, – сказали спереди.

– Это не мне. Это товарищу, – непреклонно сказала Галя.

Воропаев протянул руку за билетом, и той-терьер, изловчась, тяпнул его за палец.

– Ой, – сказал Воропаев, – кусается.

– Он подумал, что вы на меня напали, – объяснила Галя. – Уберите ваш палец, сейчас кровь капнет. У меня же пальто светлое.

– Может, он у вас бешеный? – спросил Воропаев.

Галя презрительно взмахнула кобальтовыми веками.

– А очень просто, что и бешеный, – поддержал Павел Павлович.

– Возьмите же, наконец, билет! – потребовали спереди.

– Подавитесь вы своим билетом! – вскипела А.П.Макарова. – Тут собака бешеная, а вы с билетом пристали.

Предчувствуя возможный скандал, Галя улыбнулась Воропаеву и сказала:

– Извините.

Только потому, что она была прекрасна, он сказал:

– Ничего. Это уже второй раз меня собака кусает. Первый раз в детстве – за сливами лазили.

– За сливами? Как интересно, расскажите! – хитро повела Галя разговор в безопасное русло.

– Мне уже выходить.

– Ой, и нам тоже. Вы не подержите сумочку? Неудобно очень с Жуликом…

Воропаев взял сумочку.

Отдал он ее уже поздно вечером, когда прощался с Галей у ее подъезда.

Уходя, Воропаев радостно говорил:

– Пустяки! Это уже пятый… нет, шестой раз меня собака кусает.

Мария, жена Зотова, попросила его сходить на рынок за веником.

Зотов внутренне напрягся и сделал вид, что не слышит.

Жена повторила. Голос ее стал настолько ровным и ледяным, что на нем впору бы тренироваться Ирине Моисеевой и Андрею Миненкову.

Если эта метафора покажется редактору чересчур громоздкой и он ее вычеркнет, спорить не буду. Но вернемся к нашим героям.

– Мура, – отчаянно сказал Зотов, – у меня же коллоквиум завтра!

Мария молча протирала настенную вьетнамскую тарелочку с изображением завлекательной, не полностью одетой танцовщицы.

Зотов лукавил. Суть была не в коллоквиуме. Суть была в том, что общежитие института, в котором преподавал Зотов, находилось как раз между рынком и зотовским домом. А главное, Зотов носил красивое и звучное имя Вениамин, и студенты в связи с этим за глаза фамильярно прозвали его Веником. Он знал это, и теперь, содрогнувшись, представил себе, как разбитные первокурсники, давясь от смеха, делятся впечатлениями: «Видали, как наш Зотов тезку под мышкой нес?»…

А рассказать все Муре ему было стыдно. Он горестно надел золоченые очки и двинулся навстречу своей Голгофе.

Купив веник прямо у рыночных ворот, он заметался, изыскивая способ замаскировать покупку, и робко попросил небритого голубоглазого продавца:

– А завернуть у вас не во что?

– Это как, завернуть? – попытался понять продавец. – Это что же вам, селедка, заворачивать? И где ж я бумаги напасусь, веники заворачивать, на-ка!

– Да, да, – покраснев, заволновался Зотов. – Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти.

Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку:

– Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела!

– Это как, полетела? – попытался понять голубоглазый продавец. – Где это полетела?

И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ.

– Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, – сник Зотов.

– Это как ведьма? – попытался понять продавец. – Кто это ведьма?

– Пошутил я, – сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка.

Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет «Каравелла».

Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами.

В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес:

– Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая!

– Да вы что, мама, – обиженно застрекотала невидимая Верка, – и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы…

– И кто ж это веники расшвыривает? – выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки.