Старина Камерон Баррин, как обычно, хмурился, но теперь я видел, в лице его совсем не было злобы, как мне всегда казалось раньше. По правде говоря, только сейчас я понял, что он постоянно был чем-то озабочен, только и всего. Я подмигнул портрету и мысленно сказал, чтобы он не волновался, его семя было живо, даже если считать, что семя это незаконно появилось на свет, но в нем были гены самого Камерона, а не его придурочного братца.

— Милые добрые леди, — сказал я, — вы бедны как церковные мыши.

Пэм отреагировала первой, почти искренне вскочив из кресла на защиту своей чести и достоинства. И говорила она намеренно громко и выразительно, словно пыталась поставить на место разбушевавшегося члена бридж-клуба:

— Ты же не собираешься являться сюда и...

— Я уже явился сюда, и не заставляйте меня сто раз повторять: кончайте это дерьмо, вы обе.

Я скинул ноги с крышки стола, придвинул кресло поближе и облокотился на бюро. И только когда увидел, как переменились в лице мои кузины, я осознал что именно так поступал мой дед перед тем, как дать кому-то нагоняй.

— Ваши акции помахали вам ручкой, — констатировал я. — А теперь посмотрите на меня.

Их внимание стало неподдельным. Мне даже не пришлось просить их об этом, потому что они и сами почувствовали, что сейчас грянет гром, но я хотел расставить наконец все точки над "i" и покончить с этим раз и навсегда. Девицы даже и не подозревали, чем закончится весь этот милый спектакль.

— Они у меня. И не только ваши. Я в двух шагах от контрольного пакета.

У Веды побелели губы, а Пэм нервно теребила рукав.

— Малыш Альфи и Денни еще не в курсе, так ведь?

Рот Веды превратился в тонкую бесцветную нить, Пэм не двинулась.

— Вы затеяли игру, а расплачиваться-то нечем, милые дамочки. Хорошо, что старик именно так распорядился своим имуществом. Все акции Барринов перешли неимущему классу, а мальчики все еще пытаются оседлать жеребца. Все, что у вас есть, — это немного земли, антикварная фабрика и контракты, которые могут в любой момент лопнуть, и вы все вместе уселись на одно промокшее бревно, которое крутится на стремнине, а вокруг вьются стервятники.

— Догерон... — вырвалось у Пэм, но я оставил ее обращение без внимания.

— Хотите знать, кто эти стервятники? Это я, Макмиллан и комитет по залогам, который явится со дня на день, и если я не получу компанию, и Макмиллан не получит ее, то парни из залоговой откусят вам голову, и даже не подавятся.

— Догерон...

— Что?

— Как... тебе это удалось?

— Без проблем, Пэм. Как я уже говорил, вы слишком часто любовались моей окровавленной задницей. Мне тоже захотелось немного поиграть.

— Но фамилия...

— Неужто забыли, что моя фамилия Келли?

— Столько лет прошло.

— Взгляните на календарь и на часы. Время пришло, детка. Конец игры. И проиграли вы еще в раздевалке.

— Дог. — Веда изучающе глядела на меня. — Ты же не оскорблять нас сюда пришел.

Я снова осклабился, и она прекрасно знала, чему я улыбаюсь. Я кивнул, и она продолжила:

— И не за тем, чтобы напомнить нам о далеком прошлом.

— В самую точку.

— Так зачем ты здесь?

— Я все ждал, когда вы спросите.

Обе жаждали поглядеть друг на друга, получить друг от друга ту моральную поддержку, к которой так привыкли, но ни одна из них не посмела сделать этого.

— Если вы не хотите на своей собственной шкуре испытать, что значит жить на улице, то сделаете так, как я вам прикажу, — сказал я.

— И что же... это будет? — выдавила Пэм.

— Что касается Альфреда и Денни, то пусть все остается так, как есть. Парни должны считать, что акции у вас на руках. Условие номер один: вы голосуете так, как велю вам я, невзирая на все их слова. Выбора у вас все равно нет, так что это довольно легкое условие. Будете хорошими девочками, и, кто знает, может быть, я даже верну вам кое-что. Но стоит вам выкинуть какой-нибудь фокус — пеняйте на себя. Мне терять нечего, а ваши дамские штучки могут пойти с молотка. Ясно?

Что-что, а глупыми этих малышек не назовешь. Им даже не пришлось смотреть друг на друга, чтобы дать ответ. Они прекрасно понимали, что все в моих руках, дальнейшие разъяснения были им ни к чему. Труды и усилия многих поколений прошли сквозь пальцы словно песок, и они начали осознавать, что нельзя оправляться в розовом саду, потому что человеческое дерьмо — не звериное, только от животных можно получить качественный навоз, а люди просто гадят.

Ох уж эти дамочки! Они сидели с таким выражением лиц, будто я враль из вралей, строили из себя викторианских принцесс, пытаясь сохранить достоинство. И я знал, что именно Веда не выдержит первой.

И точно, сестрица угодила прямо в ловушку.

— Каково второе условие? — спросил она с той же дурацкой надменностью.

Полный абзац. Катастрофа. Сама напросилась. Не стоило ей задавать идиотских вопросов, и вдруг это дошло до нее. Я прикурил очередную сигарету и снова водрузил ноги на стол.

— Вставайте, — приказал я. — Обе.

На этот раз они все же обменялись взглядами, но беспрекословно подчинились.

— Скидывайте свою одежку, — велел я.

Ужас был настолько неподдельным, что я получил столь же неподдельное удовольствие, наслаждаясь им. Секунды летели стрелой, столь же стремительно меняя выражение их лиц: от возмущения к гневу, а потом мольбе и, наконец, рабской покорности, когда я, сузив глаза, напомнил им о разносчике и гувернантке и прибавил еще пару фактиков. Бедолаги даже не подозревали, что мне и это известно. И они разделись.

Я велел сестрицам сложить все, что на них было, в кучу на полу, потом повернуться спиной и снова лицом ко мне. Бросив окурок в старинную чернильницу, я оттолкнул кресло и поднялся.

— Харви! — позвал я. — Принеси мне мои вещи!

Дворецкий даже глазом не моргнул, спокойно прошел мимо хозяек и протянул мне плащ и шляпу. Я оделся и поглядел на дамочек.

— Черт те что, — произнес я. — Пэм, тебе надо побриться. Ты самая волосатая женщина из всех, кого я повидал на своем веку.

Харви открыл мне дверь и на этот раз все же не сумел сдержать улыбки:

— Что-нибудь еще, сэр?

— Это вряд ли. — Я положил руку ему на плечо и легонько сжал его.

— Очень хорошо, сэр.

Уже внизу я услышал, как он хрюкнул и тихо проговорил:

— Очень хорошо, сэр.

Бледно-голубой пикап уже в четвертый раз оказывался прямо позади меня. Я остановился у почты, купил марок и внимательно поглядел на водителя грузовика, который отправлял какую-то посылку. Ему было за шестьдесят, одет в грубые голубые рабочие штаны и рваный свитер. Когда я уходил, служащий как раз выписывал ему квитанцию. Сев в машину, я подождал, пока он выйдет, тронулся с места и повернул направо на первом же перекрестке. Грузовик свернул налево, и в боковое зеркальце мне было видно, что водитель подъехал к стоянке у небольшого магазинчика и остановился.

Я снова нервничал, и даже мысль о голых кузинах не доставляла мне никакой радости. В памяти опять всплыла записка: «ДОГ. ФЕРРИС. 655», и эти слова не давали мне покоя. Что же это могло означать?

Он был таким молодым, и волосы у него были светлые, и шлем он надеть не успел. Молоденький ухмыляющийся фриц, он подбил Бертрама и не заметил меня. Я бросил на него всего лишь один взгляд и увидел имя «Хельгут» на парашюте и пять значков на желтом борту его «МИ-109»: этот парень успел подбить двух англичан и трех американцев. Мы одновременно подняли крылья и полетели навстречу друг другу, словно двое нетерпеливых влюбленных, ожидающих поцелуя, но встречный поток воздуха и конструкция самолетов не позволили нам слиться в объятиях, и мы оба из последних сил пытались справиться с управлением, напрягаясь так, что глаза из орбит вылезали, и вот он оказался в моем поле раньше, чем я в его, и пальцы мои стали лихорадочно нажимать на гашетку, веселые пчелы вырвались на свободу и понеслись ему навстречу, впились в желтые бока самолета, и через пару секунд он превратился в горящий факел, а еще через три врезался в землю, и вот от прекрасной машины остались одни воспоминания, а от сидящего в ней улыбающегося молодого блондина — мокрое место. На его счету было пятеро, а на моем и того больше, но я хорошо помню и его самого, и то, что его звали Хельгут, и желтую машину, так почему же я никак не могу вспомнить «ДОГ. ФЕРРИС. 655»?