Незнакомец разжег ее любопытство. Она никак не могла понять, кто он. Впрочем, это было известно немногим. Они встретились в саду на холме, где земля так сладко пахнет поздним летом и свежестью ветра; мужчина ходил вокруг груши, полностью погруженный в свое странное занятие.

Он поднял голову. На него внимательно смотрела стройная девушка лет двадцати пяти. Бесшабашно-отчаянное выражение на свежем личике. Но больше всего в ней привлекали глаза и волосы, сверкавшие пленительным золотисто-рыжим цветом.

Она разглядывала неизвестного — высокого загорелого сорокалетнего мужчину, сжимавшего лепестковый электроскоп, — все больше чувствуя себя незваной гостьей, помешавшей какому-то важному делу,инаконец решила прервать затянувшуюся паузу.

— А Вы... — начала она приличествующим случаю тоном. Но мужчина решительно оборвал фразу. — Подождите, пожалуйста.

Он вложил прибор в ее руку, и она присела, старательно держа его так, чтобы не изменить направления. Незнакомец немного отступил и постучал камертоном по колену. —Нукак? Что он показывает?

Приятный тембр; людей с таким голосом обычно охотно слушают...

Она вглядывалась в хрупкие золотые лепестки на стеклянном диске. — Расходятся!

Он постучал вновь, и лепестки раскрылись еще шире. — Сколько там?

— Когда стучите, где-то сорок пять градусов.

— Отлично! Почти максимум. — Он вытащил из кармана мешочек, высыпал оттуда на землю немного белого порошка. — Теперь я отойду, а Вы будете говорить, что показывает электроскоп.

Он принялся ходить вокруг дерева, вновь и вновь постукивая вилкой прибора, а она объявляла результаты: десять, тридцать, двадцать, ноль! Когда золотистые лепестки раскрывались на максимальную ширину, больше сорока градусов, — незнакомец высыпал еще порцию похожего на мел порошка. В результате постепенно образовывался неровный белый круг. Тогда он вытащил блокнот, изобразил дерево, вычертил контуры возникшей вокруг него полосы. Потом взял у девушки электроскоп. — Вы забрели сюда случайно?

— Да. То есть... Нет. — На долю секунды его губы растянулись. Он не привык улыбаться, решила девушка.

— Будь я юристом, сказал бы, что Вы злонамеренно уклоняетесь от ответа.

Она окинула взглядом холм, переливающийся в лучах заходящего солнца, словно слиток золота. Валуны, пучки уже начинающей редеть поникшей травы, одиноко стоящие деревья, сад. За плечами лежит тяжелый путь...

— А Вы не задавайте таких трудных вопросов. — Она тщетно пыталась улыбнуться: вместо этого из глаз вдруг хлынули слезы.

«Господи, как глупо получилось!» — мелькнула отчаянная мысль. Немного успокоившись, она пробормотала ее извиняющимся тоном.

— Почему?

Ошеломленная непрерывной чередой вопросов, — характерная для него черта, — она смешалась. Ничего удивительного, подобная манера допрашивать всегда ошеломляет, а иногда становится невыносимой. — Нельзя так откровенно, на глазах у посторонних, проявлять свои чувства. Нормальные люди так не поступают!

—Апо-моему, можно. И я еще не встретил ни одного такого «нормального».

— Да, я, наверное, тоже не встречала... Правда, сообразила это только сейчас, после Ваших слов.

— Тогда не кривите душой. И не надо все время повторять про себя: «Что он может подумать!» и тому подобное. Поверьте, мое мнение никак не зависит от Ваших слов. А если не можете, лучше не говорите ничего и просто уйдите. — Она замерла. — Найдите в себе силы быть откровенной. Все важное становится ясным и простым, а в простых вещах признаваться легко.

— Я должна умереть! — отчаянно выкрикнула она.

— Я тоже.

— У меня... рак груди.

— Давайте зайдем в дом, что-нибудь придумаем. — С этими словами он повернулся и зашагал прочь.

Выдавив из себя нелепый смешок, девушка стояла полумертвая от страха, глядя ему вслед. Ее жгла обида, переполняли абсурдные надежды на чудо... А потом она вдруг обнаружила («Господи, когда я решилась?»), что покорно идет за ним.

Ей удалось нагнать мужчину почти на вершине холма, где сад начинал редеть.

— Вы врач?

Казалось, неизвестный не заметил ни ее колебаний, ни внезапного взрыва решимости.

— Нет, — отозвался он, шагая вперед, по-прежнему притворяясь, что не видит, как она, остановившись, кусает губы, а потом вновь спешит за ним.

— Я, наверное, совсемспятила, — произнесла она вполголоса, поравнявшись с мужчиной, когда под ногами зазмеилась тропинка. Он, очевидно, понял, что девушка просто размышляет вслух, и промолчал.

Пейзаж здесь оживляли мохнатые шарики хризантем и пруд, в котором, словно блестки, посверкивали чешуей золотые рыбки.Такихбольших она еще никогда не встречала!

Наконец показался дом. Эту часть сада окружала колоннада, смыкающаяся с холмом. Дом стоял насклонеи, казалось, сросся с ним, стал неотъемлемой частью здешних мест. Плоская крыша частично опиралась на камни; дверь из грубо обтесанных бревен, утыканных гвоздями, в которой виднелись две щели, напоминавшие амбразуры, открыта. Когда она захлопнулась за ними, лязг запора вызвал неприятную мысль о темнице, но охватившее ее ощущение полной изоляции от внешнего мира было слишком пронзительным и глубоким, чтобы винить лишь эти зловещие звуки.

Девушка прислонилась к двери, следя глазами за хозяином. Они стояли в небольшом внутреннем дворике, в середине которого находился пятиугольный застекленный павильон. В нем росло сучковатое изогнутое карликовое дерево — можжевельник либо кипарис, — нечто вроде японского бонсаи.

— Пойдем дальше? — он стоял у открытой двери по другую сторону павильона.

— Бонсаи не может быть высотой в пятнадцать футов, — заметила она, рассматривая деревце.

— Мой может.

Она медленно прошла к двери, не отрывая взгляда от диковины. — Давно Вы его растите?

— Полжизни. — Его тон выражал гордость и удовлетворениедостигнутым.

Расспрашивать хозяина бонсаи, сколько лет его деревцу, нетактично, потому что это можнорасценитькак слегка завуалированное желание узнать, сам он сотворил сие маленькое чудо, или принял его из чьих-то рук, продолжив дело, начатое другим. Тут невольно возникает соблазн приписать себе чужую работу. А вот вопрос, давно ли он растит бонсаи, чрезвычайно тактичен и уважителен в отношении владельца.