— Почему? Просто потому, что там побывал твой отец?

Одри… любимая, ну будь же благоразумна.

Неожиданно ее глаза наполнились слезами. Причинять ей боль — этого Чарльз никак не хотел. Он сделал еще одну попытку убедить Одри:

— Это далеко на севере, там сейчас должны быть ужасные холода. Я заезжал туда в ноябре три года назад, и температура воздуха была ниже нуля, а у нас с тобой нет теплых вещей на случай мороза.

Это звучало не слишком убедительно. Одри не сдавалась.

— Все, что нужно, можно купить здесь, — возразила она. — Да там и не должно быть так уж холодно. Чарли, пойми, я должна взглянуть на Харбин.

Подобрать в Пекине теплые вещи по размеру европейцам оказалось не так-то легко. В Шанхае это было бы проще. Но у них не осталось выбора. Брюки, купленные Одри, едва доставали ей до щиколоток. Зато меховой жакет и шерстяные чулки пришлись вполне впору. И удалось подобрать мужские ботинки по ноге. Чарльзу повезло меньше. Но он сказал, что за одни сутки не замерзнет и в том, что удалось приобрести.

Утром они сели в поезд и отправились по Китайско-Восточной (принадлежащей Японии) железной дороге за семьсот миль к северу через Маньчжурскую равнину. По расписанию они должны были прибыть в Харбин через восемнадцать часов, но поездка отняла больше двадцати шести часов из-за бесконечных остановок, задержек — на каждой остановке японцы обыскивали все вагоны. Наконец, ближе к полудню второго дня, поезд прибыл на Харбинский вокзал. Первое, что они увидели на перроне, были трое пухлых румяных детишек под призором русских нянек, несколько роющихся в снегу собак и костер, над которым грели руки мужчины в маньчжурской одежде. Они курили трубки и о чем-то неспешно беседовали. Поблизости стояла конная пожарная телега. В воздухе чувствовался запах дыма, и лошади были взмыленные, с пеной на мордах, очевидно, утром где-то поблизости был пожар.

Чарльз и Одри взяли такси и подъехали к отелю «Модерн», но там не оказалось свободных мест, и им порекомендовали гостиницу по соседству. Постояльцев здесь не видели уже несколько месяцев, и старичок за стойкой им очень обрадовался.

Радушный и на редкость словоохотливый, он взахлеб рассказывал про наводнение 1932 года и поместил молодых людей в одну из двух комнатушек, предназначенных для приезжих. Одри вся лучилась от счастья, Чарльз сказал:

— Согласись, что многое в Харбине скорее похоже на Россию, чем на Китай.

И действительно, повсюду на улицах слышалась русская речь Среди жителей города было много русских. Да и до русской границы отсюда совсем недалеко, всего каких-то двести миль Чарльз, невесело усмехнувшись, спросил:

— Может быть, отсюда ты теперь захочешь в Москву?

— Нет, не захочу. И пожалуйста, не дуйся, Чарльз. Я очень рада, что мы выбрались сюда и теперь я увижу Харбин.

И в самом деле, виды зимнего города напоминали рождественские открытки. Однако у Чарльза, увы, настроение было совсем не праздничное. Он погрозил ей пальцем и решительно сказал:

— Завтра мы едем обратно в Пекин. Договорились?

— Договорились. Но в таком случае я хочу за сегодняшний день получше осмотреть город. Мой фотоаппарат у тебя?

Он протянул ей аппарат, заряженный новой пленкой. Одри сняла с крючка свой толстый стеганый жакет. К сожалению, для такого мороза и он был недостаточно теплым.

— Куда теперь? — спросил Чарльз со страдальческой миной. — Как я понимаю, расписание пыток уже составлено на весь день?

Одри всегда четко знала, чего хочет. В разговорах старичка за стойкой прозвучало название Хулань — по его словам, туда стоило съездить. До Хуланя от Харбина миль двадцать, но можно нанять шофера, доставившего их на своем стареньком авто с вокзала в гостиницу. Одри рассказала об этом Чарльзу. Он простонал;

— Неужели нельзя посидеть в гостинице? Кажется, для одного дня мы уже достаточно наездились.

Одри досадливо поморщилась.

— Хорошо, можешь оставаться. Я приеду к ужину.

— А как насчет обеда?

С видом обиженного ребенка он потащился вслед за Одри в прихожую. Но в дверях кухни немедленно возникла жена старичка — хозяина гостиницы — и зазывно помахала им рукой.

Она накормила их горячим супом, который назывался «борщ», к нему были поданы пирожки с мясом. После такого обеда Чарльз окончательно смягчился. Они шли, по улицам, разыскивая такси, на котором приехали в гостиницу. Одри смотрела по сторонам и улыбалась от удовольствия. На домах висели вывески, китайские вперемежку с русскими, но в целом Харбин больше походил на европейский город, чем на азиатский. Здесь, как в Шанхае, повсюду слышалась многоязыкая речь французская, русская, меньше английской, китайская — и маньчжурский диалект, и кантонский. А как забавно были одеты жители Харбина! Все в меховых шапках и кургузых пальтишках. И, казалось, у всех идет дым изо рта.

Наконец они нашли то, что искали. Однако владелец такси предупредил, что шоссе возле города перекрыто и по прямой до самого Хуланя не проедешь. Поэтому она свернули и поехали по извилистым заснеженным проселкам, мимо живописных деревенских домиков и многочисленных хозяйственных пристроек.

Шофер объяснял, как здесь выращивают сою. Через полчаса показалась маленькая каменная церковь. Одри поинтересовалась, чья она. Шофер ответил, что французская, и как раз когда он это говорил, на дорогу выбежала девочка-подросток в тонком шелковом платье и стала махать, чтобы они остановились. Одри сначала почудилось, что она босиком, но вблизи оказалось, что на ногах у нее синие полотняные тапочки без задников, стопы ее, хоть, по-видимому, никогда не были спеленуты, все-таки выглядели крошечными. Возбужденно вскидывая руки и указывая на деревянное строение рядом с церковью, девочка что-то взволнованно втолковывала шоферу на незнакомом для Одри и Чарльза диалекте.

— О чем она просит? — спросила Одри, наклонившись вперед к шоферу; она чувствовала, что это юное существо охвачено страхом. Шофер обернулся и, пожав плечами, ответил:

— Она говорит, бандиты убили двух монахинь, которые заведовали детским приютом. Монахини не позволили бандитам спрятаться в церкви. — Он говорил по-английски, с трудом подбирая слова, а девчушка отчаянно причитала и все время указывала себе за спину на церковь и пристройку. — Женщин надо похоронить, но чересчур холодно. И нужно, чтобы кто-то позаботился о детях.

— А где все остальные? Сколько здесь жило монахинь? — спросила Одри.

Шофер снова нараспев заговорил с девочкой, она торопливо ответила. Выслушав ее, он объяснил своим пассажирам, обращаясь и к Одри, и к Чарльзу (хотя Чарльз не выразил никакого интереса и только сокрушался в мыслях, что согласился на эту злосчастную поездку):

— Она говорит, только две, которых убили. Были еще две, но они месяц как уехали в Шанхай и оттуда в Японию. Еще через месяц приедут две другие им на смену. А сейчас нет никого взрослых. Все дети — сироты.

— Сколько их тут?

Шофер перевел вопрос Одри девочке и, выслушав ее горестный плач-ответ, сообщил:

— Двадцать одна душа. Почти все малютки. Она и ее сестра — самые старшие. Ей четырнадцать, сестре одиннадцать.

И две мертвые монахини в церкви.

Он говорил это спокойно, как ни в чем не бывало. Потрясенная, Одри открыла дверцу и спустила ноги на землю. Но тут Чарльз поймал ее за локоть.

— Куда ты?

— А ты что, думаешь оставить детей на произвол судьбы с двумя мертвыми монахинями? Ради Бога, Чарльз, мы можем хотя бы помочь им навести какой-то порядок, пока кто-нибудь съездит и свяжется с властями.

— Одри, ты не в Сан-Франциско и не в Нью-Йорке. Здесь Китай, вернее — Маньчжурия, Маньчжоу-го, как называют эти земли японцы. Они оккупированы японцами. К тому же тут идет гражданская война, повсюду рыскают бандиты, в стране масса голодных детей, оставшихся без родителей. Они гибнут каждый день.

Как и монахини. И с этим абсолютно ничего нельзя сделать.

Одри посмотрела на него злыми глазами, вырвала локоть и наступила прямо в глубокий снег.