С самого начала необходимо уяснить для себя, что острова Милл Уолк не существует ни на одной карте. К востоку от Пуэрто-Рико разбросаны, подобно обрывкам недосказанной фразы, крошечные Кулербские острова и Вегас, за ними еще несколько пятнышек — Вирджинские острова — остров Святого Фомы, Тортола, остров Святого Иоанна, Вирджин Горда, Анедага. Потом, словно послесловие — Ангвилла, острова Святого Мартина, Святого Варфоломея, Святого Юстаса, Святого Киттса, Редондо, Монсеррат и чуть к югу — Антигуа. Дальше острова напоминают уже камушки в прозрачном ручье — Гваделупа, Доминика, Мартиника, острова Святой Люсии и Святого Винсента, Барбадос, крошечные Гренадины и зеленый бугорок Гренады, изумруд размером с ноготь на мизинце куклы, а потом, до Тобаго и Тринидада — сине-зеленый простор океана, и так до самой Южной Америки, а это уже другой мир. Никаких больше недосказанных фраз и послесловий — просто другой образ мыслей.

Точнее, континент других чувств, более глубоких, чем все известные нам.

Так вот, в одном из домов на острове Милл Уолк по ступенькам, ведущим в подвал, быстро бежит, спасаясь от истошных криков своей матери, маленький мальчик. Бежит он так быстро, что забывает закрыть за собой дверь, и крики проникают в подвал вслед за ним, заполняя собой воздух, лишая его кислорода. Ему жарко, эти заставляют мальчика чувствовать себя виноватым, хотя и неизвестно, в каком преступлении — может быть, только в том, что он ничего не может сделать, чтобы заставить мать замолчать.

Добежав до нижней ступеньки, мальчик спрыгивает на бетонный пол, закрывает уши руками и бежит между продавленной зеленой кушеткой и деревянным креслом-качалкой к старому, видавшему виды верстаку, стоящему вплотную к стене. Верстак, так же как и мебель, принадлежит его отцу, и, хотя на нем полно инструментов — отвертки и молотки, рашпили и напильники, жестянки, полные гвоздей, тиски и плоскогубцы, лобзики и пилы, а также ручная дрель, долото, рубанок и стопка наждачной бумаги, — все же на этом верстаке ни разу ничего не смастерили и не починили. На всем лежит толстый слой пыли. Мальчик быстро ныряет под верстак и прислоняется спиной к стенке. Затем он осторожно отнимает руки от ушей. Одна секунда тишины перетекает в другую. Теперь он может дышать. В подвале прохладно и тихо. Мальчик садится прямо на пол и закрывает глаза.

Мир остается таким же — прохладным, темным и беззвучным.

Тогда он снова открывает глаза и видит прямо перед собой картонную коробку, стоящую в тени верстака, так что ее совсем не видно с другой стороны. Коробка также покрыта толстым слоем пыли. Пыли так много, что, пробегая, мальчик оставил на ней следы — они напоминают неровные строчки, кое-где стертые ластиком, здесь можно разглядеть запятые, восклицательные знаки, слова на непонятном языке. Сквозь пляшущую перед ним пыль мальчик тянется к коробке, открывает крышку и видит, что коробка почти пуста, если не считать стопки старых газет, лежащих на самом дне. Мальчик поднимает верхнюю газету и удивленно смотрит на заголовок. Он уже умеет читать, хотя и не пошел еще в первый класс. Он видит в заголовке смутно знакомое имя. «В озере найдено тело Джанин Тилман».

Тилман — фамилия их соседей, но имя Джанин звучит для мальчика так же загадочно, как и слова «в озере найдено тело». Заголовки следующей газеты тоже набраны огромными буквами. «Местного жителя обвиняют в убийстве миссис Тилман». И следующая, последняя газета сообщает, что «тайна оказалась трагедией». Здесь мальчик не понимает уже почти ни слова. Он разворачивает газету и кладет ее перед собой на пол. Время от времени в тексте мелькают знакомые слова — «тень», «жена», «дети». Но никто из людей, изображенных на фотографиях, мальчику не знаком.

Постепенно мальчик разворачивает все газеты и видит в одной из них фотографию женщины, смутно напоминающей его мать. «Наверное, ей понравится эта фотография, — думает мальчик, — надо отнести ей в подарок эти интересные старые газеты и сказать, что я нашел их под верстаком».

Мальчик кое-как собирает газеты с пола, вылезает из-под верстака и идет к выходу, несколько страниц падают и остаются лежать на полу, но он не останавливается, чтобы поднять их. Мальчик карабкается по ступенькам в кухню, затем идет по коридору в комнату матери.

Она стоит перед ним в своей синей ночной рубашке, волосы ее растрепаны, а глаза — где-то, не здесь, словно это только кажется, что она смотрит ими наружу, а на самом деле взгляд обращен внутрь.

— Ты что, не слышал меня?

Мальчик качает головой.

— Ты не слышал, как я звала тебя?

— Я был в подвале, — мальчик подходит к матери. — Посмотри, что я нашел, — это тебе.

Мать медленно подходит к нему.

— Тебе не следовало от меня прятаться.

Она берет из рук мальчика подарок, и он тут же понимает, что это вовсе не подарок, а ужасная, чудовищная ошибка. На пол падают еще несколько страниц. Мать подносит газеты к глазам. Теперь уже не только глаза, но и все лицо матери словно обращено внутрь, словно она одержима каким-то невидимым, но могущественным демоном. Она роняет газету и бежит, пошатываясь, в сторону кухни. Лицо ее смеется, но изо рта вырывается не смех, а чудовищный, нечеловеческий крик. Она опускается на стул и роняет голову на руки.