Тысячи веков скот, лошади, ослики — все они жили собственной жизнью и выбирали собственные пути в лесах, степях и пустыне. А когда набрал силу человек, то лишил их свободы — заставил коров и быков, лошадей и осликов служить его целям. Но не стало человека, и снова двинулся скот по указанному самой природой пути. Ревели, требуя воды, бились напрасно привязанные в тесных стойлах длинных сараев коровы и, обессилев, лежали тихо. Запертые в загоны, медленно умирали тонконогие чистокровные жеребцы. А на свободных выгонах, предоставленные собственной воле, набирали силу беломордые херефорды; и даже на фермах, ломая изгороди, освобождали себя быки и коровы и разгуливали свободно. Свобода объединила их: и коров, и лошадей, и осликов… Как в древние времена, уходили ослики в пустыню. Раздувая ноздри, вдыхали сухой восточный ветер, взбрыкивая копытами, скакали по пыльным впадинам высохших озер, в скульптурной неподвижности грациозно застывали на огромных каменных валунах, раскиданных на склонах холмов, мощными челюстями перемалывали ветки колючего кустарника. И рядом с ними мирно уживались дикие бараны. Лошади отправились на сухие степные равнины. Они щипали зеленую траву весны, наполненную зрелыми семенами траву лета, сухую траву осени, а зимой, обросшие косматой шерстью, разгребали копытами снег и отыскивали под ним прошлогоднюю траву. Вместе с ними паслись стада антилоп-вилорогов. Быки и коровы ушли на поиски зеленых лугов и тенистых лесов. В подлесках коровы прятали новорожденных телят, пока телята не набирали силу и не начинали ходить вслед за матерями. Бизоны стали их близкими соседями и соперниками. Могучие быки яростно воевали за право владения этой землей. Пройдет время, и, наверное, тяжелые быки победят более мелких сородичей, и бизоны уйдут на земли их прежней родины. И если такое случится, займут быки зеленые просторы лесов и обретут рай на земле.

Электроэнергии в Кингмене уже не было, но водопроводные трубы еще продолжали делиться водой. Подключенная к газовым баллонам, плита в баре мотеля тоже работала, и давление газа оставалось в норме. Без электроэнергии потеряли всякий смысл холодильники, и потому Иш не стал обладателем яиц, масла и молока. Но не пожалев времени на разведку полок соседнего магазина, он приготовил по теперешним временам восхитительный завтрак из консервированного виноградного сока, консервированных сосисок и лепешек с патокой. И еще сварил кофе в большом кофейнике и выпил его с сахаром и консервированным молоком. Принцесса довольствовалась своим обычным блюдом из собачьих консервов. После завтрака, вооружившись молотком и зубилом, Иш пробил бензобак ничейного грузовика и, подставив под хлещущую струю двадцатилитровую канистру, наполнил ее доверху, а затем перелил бензин в свою машину. В городе встречались мертвые тела, но в жарком и сухом климате Аризоны трупы не разлагались, а, высыхая, превращались в мумии. И если смотреть на эти современные мумии не сильно приятно, их запахи не оскорбляли обоняние. За Кингменом покатилась сухая земля, где однообразие пейзажа изредка скрашивали ряды аккуратных маленьких сосен-пиньонов. Если не считать бетонного шоссе, человек не оставил здесь других следов своего пребывания. Не было телефонных столбов вдоль дороги, да и сама дорога не везде защищалась изгородями от скота, и Иш видел уходящие вдаль, покрытые зеленой после недавних дождей травой выгоны да редкие точки маленьких деревьев. Он знал, что с увеличением поголовья скота резко изменилась вся здешняя природа, и с уходом человека эти изменения несомненно станут еще более разительными. Вполне естественно предположить, что если замерли конвейеры скотобоен, значит, до невиданных ранее размеров вырастет поголовье скота, и, еще до того как появится достаточное количество хищников, чтобы установить так любимое природой равновесие, вытопчут быки всю траву до голой земли; и шрамы оврагов поползут по лицу этой земли и изменят его до Неузнаваемости. Но, что тоже возможно, через открытую теперь мексиканскую границу заползет сюда страшный бич скота — ящур, и тогда исчезнет скот на многие годы. А может быть, недооценивает он быстроту, с которой начнут плодиться волки и пумы? Но в чем Иш был действительно уверен — пройдет двадцать пять или пятьдесят лет, земля успокоится, придет в равновесие и постепенно примет прежний облик тех времен, когда не ступала еще на нее нога белого человека… Первые два дня он жил страхом, и страх заставил его бежать из родного дома. Сейчас великий покой воцарился в его душе. И покой этот стал реакцией на тишину окружающего его мира. Тишина захватила его. Он провел в одиночестве и тиши гор много дней, но никогда не задумывался о природе этой тишины, принимая ее как должное, и, конечно, не представлял, сколько шума может производить человек. Существовало много определений Человека, теперь он даст ему еще одно — «животное, производящее шум». А сейчас в этом мире жил лишь едва различимый гул его мотора. Не было необходимости сигналить, не ревели моторами трейлеры, не гремели на стыках поезда, не взрывалось ревом самолетных двигателей небо над головой. В маленьких городах не свистели свистки, не звенели колокола, не кричало радио, не разговаривали люди. И если причина, породившая тишину, стала смерть — это все равно была тишина. Он ехал медленно, но не страх был тому причиной. Если что-то интересовало его, он останавливал машину и удовлетворял любопытство; и на каждой остановке загадывал, что услышит на этот раз. Часто, даже в городах, заглушив мотор машины, не слышал ровным счетом ничего. Иногда до слуха его доносились птичья трель, или деловитое жужжание насекомого, или легкий порыв ветра в кронах деревьев. Однажды, испытав огромную радость, он услышал отдаленные раскаты грома. К полудню Иш добрался до страны желтых сосен и вздымающегося, на севере пика с белой, искрящейся на солнце шапкой не тающих снегов. В Вилльямсе он видел сияющий свежей краской трансатлантический экспресс и не видел человека. В затянутом дымом пожаров Флагстаффе он тоже не встретил человека. За Флагстаффом, вывернув из-за крутого поворота, шум его мотора вспугнул двух ворон, и они тяжело и неохотно поднялись в воздух, оставив что-то бесформенное лежать на дороге. Он очень боялся увидеть, что клевали на дороге эти черные большие вороны, но оказалось, всего-навсего овцу. Вороны клевали распростертое на бетоне хайвея тело овцы, и красные сгустки крови запеклись на ее распоротом горле. Там еще были овцы, и дальше — слева и справа от дороги тоже лежали овцы. Иш прошел немного вперед и насчитал их двадцать шесть. Собаки или койоты? Это он не мог сказать, зато мог ясно представить, как все происходило. Овец гнали по лугу, без жалости набрасываясь на отставших и оказавшихся с краю плотно сбитой ужасом смерти овечьей отары. Чуть позже, повинуясь невольному капризу, он свернул на дорогу, ведущую к Национальному музею Орехового каньона. Он остановился рядом с чистеньким домом смотрителя на краю глубокой лощины, где в самой низине теснились полуразрушенные дома Обитателей Гор. До сумерек оставался еще час, и он с каким-то мрачным удивлением ходил по узкой тропинке и разглядывал то, что осталось от старых домов прежних людей. Потом он поднялся наверх и заснул в доме, стоящем на самом краю каньона. В здешних местах, видно, уже отгремели первые летние грозы, и немного воды затекло через порог прямо в дом. А так как некому было убирать ее, маленькая слегка поблескивающая лужица медленно разрушала деревянные доски пола. И еще прольются дожди, и с каждым годом все заметнее станут следы их, пока не настанет день и не разрушится аккуратный дом, стоящий на самом краю каньона; и когда рухнет, не отличишь его от старых домов, что ютятся сейчас на уступах скал. И обломки одной цивилизации смешаются с обломками другой, и не различишь их.

Не долго, но все же сохранятся отары. И хотя убийцы будут убивать без причины, лишь ради желания утолить жажду крови, все равно не исчезнут за день миллионы и за месяц тоже не исчезнут, и тысячи новых ягнят родят их матери. Что значит пятьдесят или сто убиенных для миллиона! Не без основания, правда, думая о погибели рода человеческого, говорили люди: «Овца без пастыря своего», но придет день, и исчезнут овцы… Потому что, беспомощных и беззащитных, занесет их снегом в зимние бураны; отойдут жарким летом от воды, потеряют дорогу и, по природе своей слишком глупые найти обратный путь, станут умирать от жажды; застанет их весенний паводок, и понесет кипящая вода сотни тел; в глупости своей или от страха окажутся на гребнях скал и будут падать оттуда и лежать на острых камнях ущелий грудами окровавленного мяса. И с каждым днем будет прибавляться число их убийц — одичают собаки и соединятся в жажде крови с волками, койотами, пумами и медведями. Пройдет время, и огромные стада превратятся в жалкие кучки испуганных существ — и тогда не будет больше овец. Тысячи лет назад они признали человека своим господином и защитником и потому потеряли быстроту, проворство и чувство независимости. Сейчас, когда не стало пастыря, и их не станет.