— Вот так, — сказал Иш, — это и был Год Первый!

— Да, — сказала Эм. — Но, наверное, для меня он всегда будет Годом Ребенка. Имена лучше запоминаются, чем цифры. И с тех пор чаще называли они годы не по числам, а по имени того, что произошло в этот год значительного и запомнилось больше всего.

Весной Второго Года Иш посадил свой первый огород. Он никогда не питал особой любви к огородничеству и, может быть, поэтому, несмотря на благие намерения и две умеренно вялые попытки, ничего не вырастил в этот год. Одно утешение — когда вонзал в землю лопату и выворачивал влажный пласт черной земли, то испытывал наслаждение от сопричастности к этим первобытным трудам человеческим. Пожалуй, на этом и заканчивался счет его маленьких огородных радостей. Если начинать горькую повесть с самого начала, то семена (каких трудов, после опустошительного крысиного нашествия, стоило найти хоть какие-нибудь семена) оказались старыми и отказывались всходить. В отличие от редких всходов, полчище улиток и слизней оказалось не в пример многочисленней, но с помощью коробки «Улиточного киллера» он извел их всех и почувствовал себя торжествующим победителем. А когда дружно пошли в рост молодые листья салата, олень перепрыгнул через изгородь и натоптался от души. Пришлось набивать на забор еще один ряд досок. Потом зайцы сделали подкоп — новые разрушения и новые заботы! Однажды вечером он услышал треск и выскочил вовремя, чтобы отогнать разбойную корову, пробившую брешь в его заборе. Опять работа! Теперь он вскакивал среди ночи, потому что мерещилось ему, как прожорливые олени, зайцы и коровы подбираются к огороду и с тигриным блеском в глазах облизываются на его любимый латук. В июне прибыли насекомые. И он поливал огород всякой дрянью, пока не испугался, что, если и выживет хоть один листок, он все равно не осмелится его съесть. Воронье последними нашли огород, но когда появились в июле, количество их было таково, что оправдывало ленивое опоздание. Он сделался бессменным часовым и даже застрелил несколько; и подлые вороны отступили, но, видно, оставили дозорных, а человек не мог стоять живым пугалом целый день напролет, и только стоило показать воронам спину, как черной тучей пикировали они на драгоценные труды рук его. Настоящие пугала и зеркальца на веревках держали их на почтительном расстоянии ровно один день, а на следующий страх прошел, и, отдохнувшие, с новыми силами принялись они за разбой. Неравная борьба довела его до нервного расстройства, и тогда в отчаянии натянул он над несколькими грядками, которые еще можно было спасти, сетку от мух и в награду за труды собрал немного латука и совсем немного чахлых помидоров и огурцов. Но даже при таком нищенском урожае он сознательно оставил часть овощей перезревать на грядках, и теперь у него были свежие семена для будущих посадок. Пережитые муки настолько отбили всякую охоту заниматься огородом, как, наверное, не отбивали до этого никакому огороднику. Одно дело, если ты ради удовольствия, не сильно при этом утруждаясь, занимаешься грядками, а вокруг еще тысячи любителей занимаются тем же самым, и совсем иное, когда ты один, и огород твой единственный во всей округе, и на мили вокруг все любители свежих овощей: скот, птицы, слизняки, насекомые — все несутся, летят, ползут, да еще подают сигналы своим не менее прожорливым сородичам: «Жрать подано!» К концу лета появился на свет второй ребенок. Они назвали ее Мэри — назвали так по той же причине, почему первого назвали Джон. Теперь древние имена не должны забыться на этой земле. Когда новорожденной исполнилось всего несколько недель, случилось другое, не менее значительное событие. И происходило это так… В первые годы, хотя Эм и Иш почти не уходили далеко от дома, к ним время от времени, завидев поднимающийся над Сан-Лупо дым, забредали, кто на машине, а большей частью пешком, одинокие путники. За одним исключением, все они, испытывая нервное потрясение, до сей поры находились во власти прошлого. Пчелы, потерявшие свой рой; овцы, отбившиеся от стада. К тому времени Иш уже понял — те, кто приспособился и сумел найти себя в новой жизни, уже осели каждый на своем месте. (Кроме всего прочего, независимо от того, кем оказывался новый путник — мужчиной или женщиной, — на безмятежном горизонте хозяев начинала мрачно поднимать голову древняя проблема третьего лишнего.) И поэтому Иш и Эм бывали всегда рады, когда эти несчастные, не нашедшие себе места в жизни странники решали продолжить свои скитания по белому свету. А исключением стал Эзра. Иш никогда не забудет, как Эзра вышагивал по их улице тем жарким сентябрьским деньком. Не забудет его кирпично-красного лица, блестящей, еще краснее чем лицо, лысины, заостренного, выставленного вперед подбородка и черных зубов, которые он тут же, заметив Иша, продемонстрировал в широчайшей улыбке.

— Хей-ей, человек! — воскликнул он, и хотя так воскликнуть мог только американец, чувствовался какой-то неуловимый акцентик, словно легкий ветерок Северной Англии решил развеять жару Калифорнии. Он прожил у них до первых дождей. Он всегда был добродушен, даже когда у другого на его месте скрипели зубы от злости. И еще у него была удивительная способность дарить радость, и люди вокруг него всегда чувствовали себя легко и уютно. И дети улыбались Эзре. Иш с Эммой, наверное, могли уговорить его остаться, но уж больно опасались они — даже с таким замечательным и спокойным компаньоном — возникновения ситуации классического треугольника. И когда, не находя себе места, начал Эзра беспокойно метаться по дому, отпустили его и напутствовали шуточно найти симпатичную девушку и непременно вернуться вдвоем. Они грустили, когда Эзра ушел. И когда это случилось, солнце снова стало клониться к югу. И когда пришли они к плоскому камню и выбили цифру 2, Эзра все еще жил в их памяти, хотя ушел он, и никто не верил, что вернется. Они думали, что мог стать Эзра хорошим помощником и просто хорошим другом, кого радостно видеть рядом. И в память о нем назвали этот год — Годом Эзры.

А Год Третий стал Годом Пожарищ. В середине лета затянуло все, что видели они кругом, дымом, и держался тот дым — когда совсем густым и тяжелым, когда пореже — еще три месяца. Дети порой задыхались во сне и просыпались от кашля, и глаза их слезились. Иш хорошо представлял, что происходит. Леса запада давно уже перестали быть первобытными лесами могучих старых деревьев, сквозь которые мог прокатиться, не причинив особого вреда, шквал всепожирающего огня. Прошли века, и человек рубил леса и по собственной глупости или неосторожности поджигал леса; и теперь росла на месте вековых великанов густая, и от этого способная гореть, как сухие спички, молодая поросль; а если добавить сюда кустарниковые заросли и сложенные в высокие штабеля срубленные, да так и оставленные деревья, пожары были просто неизбежны. Человек создал такие леса, и теперь они зависели от него и продолжали жить лишь благодаря его нечеловеческим усилиям в борьбе с огнем. А теперь, аккуратно свернутыми покоились в пожарных депо водяные шланги, и мощные бульдозеры покрывались рыжей коростой ржавчины, и потому в это лето, слишком жаркое и сухое даже для Северной Калифорнии и, наверное, такое же жаркое и сухое в Орегоне и Вашингтоне, бушевали, не встречая никакого сопротивления, рожденные случайной молнией, пожирая деревья и взметая снопы искр над высокими, сухими, как порох, штабелями бревен, лесные пожарища. Они долго будут помнить ту страшную неделю, когда сверкали в ночи пожары над всей северной стороной залива, охватывая склоны горы от подножия до самой вершины и стихая, лишь когда все, что могло сгореть, сгорало до последней горстки серого пепла. Широкие рукава залива, на их счастье, сдерживали огонь на северной стороне, и не было сухих гроз в его южной части, и потому не добрались до них пожары. А когда все закончилось, Иш точно знал, что совсем мало лесов, не выжженных пожарами, сохранилось в Калифорнии, и годы пройдут, прежде чем вновь зазеленеет выжженная черная земля, и века, прежде чем снова поднимутся к небу вершины деревьев. И еще знаменит этот год был тем, что Иш по-настоящему принялся за книги — еще один добрый знак примирения с этим миром. Он брал книги из городской библиотеки и оставлял миллионы томов Университетской, как нетронутый резервуар — придет время, откроет он невидимый кран, и чистым потоком обрушатся на мир неисчерпаемые знания. И хотя он думал, что должен читать книги с пользой и стать специалистом в таких важных областях, как медицина, сельское хозяйство, механика, часто ловил себя на мысли — то, что он действительно хочет читать, называется историей человечества. Он перечитал бессчетное число томов по антропологии и истории и перешел к философии, вернее, к философским проблемам закономерностей истории развития общества. Он читал романы, стихи, пьесы — все, что было связано с историей человечества. Иногда, темными вечерами, когда он читал, Эм вязала, а дети спали наверху, а Принцесса лениво вытягивалась на полу у камина, — вот в такие вечера, бывало, поднимет Иш голову от книги, оглядится по сторонам и подумает, что отец и мать, вот так же, как и они сейчас, проводили свои безмятежные вечера. А потом взгляд его остановится на керосиновой лампе, и тогда посмотрит он на потолок, где в люстре, побежденные мраком, затихли электрические лампы.