— Ну хорошо, так что же мы будем делать? — спросил Иш, обводя всех взглядом. — Допускаю, что я уже произносил эту старую речь, но, если и так, все равно это правда, и другой правды не будет. И он замолчал, выжидая. И тогда зашевелился Джек — старший сын Иша и поднялся с пола, где пролежал все это время в ленивой позе. Джек был теперь выше отца и гораздо шире в плечах и сам был отцом.

— Извини, папа, — сказал он. — Но мне пора идти.

— А в чем дело? Что случилось? — И наверное, услышали все нотки раздражения в голосе Иша.

— Ничего особенного, просто нужно сделать одну вещь сегодня.

— А подождать она не может? Джек уже направлялся к дверям.

— Думаю, что может, — сказал он, — но я все же пойду. И наступила тишина, оборванная лишь звуками открываемой и закрываемой за Джеком двери; и Иш ощутил приступ злобы, и лицо его запылало от обиды.

— Продолжай, Иш, — услышал он и понял сквозь злобный туман, что это Эзра говорит. — Мы все хотим послушать, что нам делать, а у тебя всегда полно всяких мудрых идей. — Да, это был голос Эзры, и только Эзра мог так быстро найти, что сказать, и словами своими снять напряжение, и люди всегда чувствовали себя лучше после его слов. Сейчас он даже немножко льстил Ишу. И Иш скинул сковывающий его гнев и расслабился немного. Почему нужно обижаться на Джека, которому захотелось побыть самостоятельным? Наоборот, радоваться нужно. Джек уже взрослый мужчина, а не маленький мальчик, его сын. Краска гнева сошла с лица Иша, но чувство надвигающейся опасности не покидало, и он понял, что обязан продолжать говорить. Если случай с Джеком не может иметь последствий, то по крайней мере даст новую тему для продолжения разговора.

— Поступок Джека, вот о чем я хочу поговорить с вами. Все эти годы мы просто плыли по течению, не делая ничего для производства собственной пищи и возрождения цивилизации, в простой знак благодарности за пользование ее благами. Это одна из проблем — важная, но не единственная. Цивилизация — это не просто какие-то технические приспособления, которыми умело пользоваться для своих нужд человечество. Это еще и социальная организация — набор законов и правил, по которым жил человек и социальные группы людей. Семья — вот единственное, что осталось нам от некогда существовавшей организации! И это, как я понимаю, вполне закономерно. Но когда все больше и больше становится людей, одной семьи явно недостаточно. Когда маленький ребенок ведет себя так, как нам не нравится, отец или мать — вот кто направляет его и приводит все в должный порядок. Но когда один из детей вырастает, заведенному порядку приходит конец. У нас нет законов. Мы не демократия, не монархия, не диктатура — мы ничто. Если кто-нибудь — Джек, например, — захочет покинуть важное собрание, никто не сможет остановить его. Если мы даже решим проголосовать и голосованием принять какое-то решение, даже тогда у нас не будет силы заставить выполнять его — так, легкое общественное мнение и больше ничего. Конец речи Ишу явно не удался, и вместо того, чтобы выдвинуть какой-то определяющий тезис, он охватывал неохватное. Возможно, потому, что говорил больше под эмоциональным впечатлением, вызванным поведением Джека, а скорее, ввиду отсутствия практики, был не сильно искусным оратором. Но когда поднял глаза на свою аудиторию, понял, что речь произвела неизгладимое впечатление. Первым нарушил молчание Эзра.

— Еще бы, — сказал Эзра. — Кто не помнит того замечательного времени, тех добрых старых денечков. Боже, чего бы я только не отдал, чтобы снова оказаться у своего большого радио, повернуть ручку и снова услышать старину Чарли Маккарти! Помните, как он смешно передразнивал имя второго парня и смеялся все время, а потом оказалось, что имена у них одинаковые.

— И Эзра вытащил свой амулет — старый английский пенни, служивший ему верой и правдой все эти годы. Вытащил и нервно стал перебрасывать из одной руки в другую, — видно, здорово разволновался он от мысли снова услышать Чарли Маккарти. — И еще вы, конечно, помните, — продолжил он, — как можно было подойти к кинотеатру, заплатить свои денежки и войти прямо внутрь! А там фильм и музыка, а если совсем повезет, то Боб Хоуп или Дотти Ламур в главной роли. Да, это были денечки что надо! А что, ты правда думаешь, если мы соберемся все вместе и поработаем, то найдем какой-нибудь старый фильм, почистим, подмажем где надо и покажем детишкам? Я даже сейчас слышу их смех. Может быть, с Чарли Чаплином фильм найдем… Эзра достал сигарету, чиркнул спичкой, и вспыхнула она коротким, сильным пламенем. Спички, если хранить их в сухом месте, никогда не портились. Но никто из них не умел делать спички, и с каждой новой вспышкой короткого маленького пламени становилось их ровно на одну меньше. И странным показался Ишу в тот момент Эзра, для которого кинематограф стал символом цивилизации — и одновременно чиркающий спичкой. А следующим взял слово Джордж:

— Вот если бы мне кто-нибудь помог, скажем, мальчик или два мальчика, то я бы собрал рефрижератор, и, пожалуй, дня через два-три он бы заработал. Джордж замолчал, и Иш, зная старину Джорджа как не сильно большого говоруна, решил, что речь закончена, и удивился, когда продолжил Джордж:

— А вот об этих законах, о которых ты тут говорил. Я не знаю. Я вот, пожалуй, даже рад, что живем мы тут, где нету у нас никаких законов. Что хочется тебе делать, то ты и делай. Захочешь куда поехать, езжай себе на здоровье и машину где хочешь, там и поставишь. Прямо у пожарного крана можно, и никто тебе штрафа не вручит — вот так-то, ставь машину у пожарного крана, если у тебя есть машина, которая еще ходит. Пожалуй, это отдаленно напоминало шутку, и, кажется, Иш впервые услышал от Джорджа шутку. А чтобы никто не ошибся и понял, что это веселая шутка, Джордж первый тихонько рассмеялся. Остальные поддержали. И Иш лишний раз убедился, что стандарты юмора в Племени застыли не на должной высоте. Иш было решился продолжать, но его опередил Эзра.

— А теперь я хочу предложить тост, — сказал Эзра. — За закон и порядок!

— Пожилые посмеялись слегка, вновь услышав знакомую фразу, но для молодых была она ничего не значащим, пустым звуком. А когда все подняли стаканы за «закон и порядок» и выпили портвейн, все потекло по мирному руслу небольшой посиделки в тесном, почти домашнем кругу. «Наверное, это и должна быть мирная, семейная посиделка, — думал Иш, — где дело не должно вторгаться и портить покойный отдых». Может быть, семена, посеянные его пылкой и страстной речью, и дадут в будущем какие-нибудь всходы… Но, пожалуй, в этом было гораздо больше причин для сомнений, чем для веры. Сколько этих шуток было про мужика и гром и про крышу, которую после дождя чинят. Люди не изменились, если хуже не стали. И будут сидеть в бездействии до тех пор, пока что-нибудь не случится, а ведь большей частью плохое случается. А сейчас Иш выпил портвейн вместе со всеми и рассеянно слушал разговоры, — слушал, а другой частью сознания продолжал думать о своем. Да, что бы ни случилось, сегодня хороший день. Он выбил число «21» на гладкой поверхности камня, и начался Год двадцать второй. И в этот день — может, и потому, что год был назван так, как он назван, — Иш задумался серьезно о возможностях младшего сына. Иш взглянул в сторону Джои и поймал ответный, полный обожания быстрый взгляд умненьких глаз. Да, по крайней мере, здесь есть один, кто понимает его до конца.

В огромной и сложной системе из дамб, туннелей, акведуков и резервуаров, благодаря которой вода с гор попадала в города, в одной из секций стальных труб акведука изначально крошечная трещина оказалась, совсем крошечная, но приведшая к роковым последствиям. К несчастью, в конце рабочего дня трубу эту проверяли, когда устал контроллер, и притупилось его внимание. В общем, как будто ничего плохого и не случилось. Установили монтажники трубу на свое место, и стала она служить своему назначению — не очень исправно, но все-таки служила. Незадолго до Великой Драмы объездной техник заметил течь в секции. Ничего страшного, обварить трубу — и будет она как новенькая, и даже еще лучше. А потом много лет прошло, и ни один человек не заглянул в те края. И крошечная струйка воды становилась постепенно все больше. Даже в засушливое лето зеленый квадратик земли указывал, где подтекает труба; а птицы и маленькие зверушки пили здесь воду. Ржавчина разрушала трубу снаружи, и внутри, под действием стремительного потока воды, тоже ржавела труба, и появлялись на теле толстой стали, как булавочные уколы, маленькие, едва заметные язвочки, и стремились те язвочки поскорее соединиться с ржавчиной, что снаружи трубу разъедала. Пять лет, а за ними еще пять лет прошло, и уже дюжина тоненьких струек змеилась по толстому боку трубы. Теперь из натекшей лужи уже скот пил. А через пять лет маленький ручей под трубой протекал — единственный ручей, в котором жизнь играла, когда все остальные в этом засушливом месте у подножия гор пересыхали. И теперь уже не крошечные язвочки, а целые каверны покрывали тело трубы, и от этого ослабла до предела вся структура металла. А внизу под трубой земля давно уже мягкой, размытой грязью стала, и приходящий на водопой скот своими копытами настоящий овражек вытоптал. В конце эрозия таких размеров достигла, что поплыла земля в основании бетонной опоры, на которой труба со своим тяжелым грузом воды покоилась. И когда дрогнула и просела опора, вся тяжесть воды еще сильнее начала на ослабленную трубу давить. И от давления лопнула труба, и из образовавшейся щели вырвался на свободу ручей побольше и потек вниз по дну оврага. И когда ручей этот еще больше воды вымыл из-под опоры, снова качнулась она. А когда качнулась во второй раз опора, в новом месте лопнула труба, и ручей уже в маленькую речку превратился.