Он был самым невезучим человеком на свете.

Мысль о своей горькой судьбе не оставляла его, когда он в очередной раз ринулся к ночному горшку. «Когда это кончится!» — в отчаянии подумал он, после того как его желудок вновь изверг содержимое.

Он со стоном потянулся к шнуру возле кровати, чтобы позвать слугу, которому предстояло заменить использованный горшок на новый.

«Следующий, конечно, не понадобится, — уговаривал он себя, яростно дергая шнурок. — Конечно, этот приступ рвоты станет последним».

Слуга вошел и молча забрал горшок, усвоив за эту долгую ночь, что даже простое слово сочувствия или предложение помощи вызовет на редкость грубый поток брани у его господина, который, скорчившись, лежал на кровати; с его всегда сильным телом сейчас сладил бы и котенок.

Состояние было отвратительным. Слабость любого рода была невыносима для Кристиана Лоуэлла, недавно поселившегося здесь восьмого графа Блэкмура, известного повесы, легендарного героя войны, идиота.

Кристиан повернул голову и хмуро посмотрел на маленькую зеленую бутылочку, стоящую на ночном столике. Сейчас она была пуста, а недавно содержала порцию снадобья, стоившую ему уйму денег. «И не зря», — думал он, когда выпил ее залпом.

Слишком поздно ему пришло в голову полюбопытствовать, что же в ней было. Может, что-то совсем не смертельное, вроде коры дерева, сока репы и мятной воды, если бы он был везучим. Увы, к нему это явно не относилось. В его случае он вполне мог проглотить варево из давленых вшей, крови дракона и паутины. Из чего бы ни состояло приготовленное для него снадобье, оно было не хуже, чем он заслужил, впервые обратившись к знахарскому средству.

По натуре Кристиан не был суеверным человеком, но события последних месяцев вынудили его отправиться к Лилит, старой карге, которая называла себя волшебницей-целительницей и которую одни считали ведьмой, а другие шарлатанкой. Кристиана мало волновало, кто она на самом деле. Она была его последней надеждой, и поскольку он ожидал, что она поможет ему избавиться от проклятия, он почти по доброй воле выпил снадобье, которое она ему прислала. А что ему оставалось делать?

Он вряд ли бы пошел с этим делом к своему врачу. Его совсем не радовала перспектива долгого пребывания в сумасшедшем доме, куда бы его, без сомнения, отправили, если бы он обратился к представителю современной науки за помощью в снятии порчи.

Кристиан облегченно вздохнул, когда его желудок утих, и приступ тошноты прошел без последствий — несомненно, признак того, что худшее наконец позади. Он осторожно распрямился и потянулся за мокрой салфеткой, лежащей на ночном столике, чтобы вытереть лицо и шею. Это усилие дорого стоило ему, и Кристиан схватился обеими руками за деревянный столик, чтобы не потерять равновесие. Он чертыхнулся, презирая себя за слабость.

Его мутному взору предстали не фарфоровый таз и крашеный дубовый умывальник, а худое, с глазами, как у ястреба, и носом-клювом лицо той старой карги, старой вороны, француженки, которая и стала причиной всех его несчастий. Сейчас, как и в тот момент, когда он впервые увидел ее, он считал ее самым отвратительным существом, вторгшимся в его до того мгновения довольно спокойную жизнь.

К образу старой вороны вскоре присоединился другой образ — молодой красивой женщины. В тот роковой полдень три месяца назад сладострастная соблазнительница извивалась под ним, как лисица.

Отдохнувший после недавней битвы между войсками Веллингтона и Наполеона, Кристиан был опьянен победой и неутомим в развлечениях, и соблазнение французской кокетки, с которой он столкнулся на обратной дороге в лагерь, должно было помочь отпраздновать это событие.

Он уже придавил ее своим весом, когда от пронзительного крика чуть не рухнул сеновал.

Кристиан перекатился на спину и потянулся за саблей, готовый защититься от заблудившегося французского солдата, жаждущего реванша.

Но никакого солдата не было — лишь высохшая старуха, одетая в миллион черных юбок, стояла на верхней ступени лестницы. Их глаза встретились, и дрожь пробежала по спине Кристиана.

— Какого черта! — пробормотал он.

— Ma mere[1], — вскрикнула женщина возле него, прижимая к пышной груди платье.

— Ma mere? Это твоя мать? Mon Dieu[2]. — Он не сводил глаз с того места, куда старуха сунула руку, надеясь, что она не достанет из-под юбок оружие. Никогда не знаешь, чего ждать от этих крестьян, а ему не улыбалось быть укокошенным мстительной мамашей.

Сверля его взглядом, старая карга медленно подняла руку, но оружия в ней не было, — и скрюченным пальцем стала тыкать в обнаженную грудь Кристиана, выкрикивая проклятия.

Познания Кристиана во французском ограничивались парижским диалектом, и он не понял всего, что старая крестьянка кричала ему, но разобрал что-то насчет чумы на его потомство и о том, что удача навечно отвернется от него.

Кристиан не верил в порчу, а поскольку у него не было планов жениться и обзаводиться потомством, все это вряд ли его касалось.

Но зачем старая ведьма испортила ему удовольствие? Тогда он просто встал, с сожалением застегнул бриджи и рассмеялся. Теперь ему было не до смеха.

В последовавшие с того рокового дня месяцы Кристиан научился серьезно относиться к вещам такого рода, над которыми раньше насмехался. Сначала у него начались приступы тошноты, вынудившие его оставить прежнюю должность в армии Веллингтона, которой он так хвастался. Переведенный в писари на опорный пункт вблизи Хихона, он довольно быстро оказался вызванным на дуэль, да к тому же разъяренным мужем. Его противник взял верх, а ему пришлось извиняться, чтобы удовлетворить самолюбие обидчика. При этом нелепая перестрелка из-за несуществующей добродетели его жены чуть не стоила ему правого глаза. Кристиан потрогал пальцами черную повязку. Доктор сказал, что ее можно снять не раньше чем через полгода, и тогда станет ясно, будет ли глаз видеть.

Вскоре после дуэли он получил известие о смерти старшего брата. Одним ударом судьба отобрала у него единственного родного человека, составлявшего всю его семью, и возложила на него титул графа Блэкмура со всеми обязанностями и долгами, которые ему пришлось унаследовать.

Если Кристиан еще не убедился в силе и действенности проклятия старой вороны, теперь сомнений не оставалось.

Он немедленно вернулся в Лондон, и с тех пор его жизнь превратилась в непрерывный поток неудач, которые постоянно следовали за ним по пятам, так что ему лишь оставалось гадать, какая будет следующей. Он перестал рисковать даже в такой ерунде, как снятие колоды карт или переход оживленной улицы, и совершенно не мог вести жизнь, подобающую графу Блэкмуру. Не говоря уже о том, что все эти чрезмерные предосторожности сделали его существование чертовски утомительным, было ужасно противно все время что-то терять, спотыкаться о собственные ноги, а стоило ему рискнуть выйти из дома, как его путь тут же пересекал черный кот. Кристиан, для которого не существовало непреодолимой преграды, превращался в невольника собственного страха.

Было совершенно ясно: надо что-то делать. Лилит заверила его, что снимет проклятие, он ей заплатил кругленькую сумму, и, видит Бог, она ответит за это.

На сей раз он не пошлет слугу вместо себя, решил Кристиан, протягивая руку к пустой бутылке. На этот раз он пойдет сам.

Дверь маленького каменного домика на северной окраине города была заперта, окна темны. Кристиан в последний раз стукнул дверным молотком, зная, что это бесполезно. Лилит не было дома. Он ждал, полагая, что ее отсутствие может оказаться кратким, но с его «везением» в последнее время было бы разумнее предположить худшее. Бог знает, куда она ушла и как надолго.