Когда Мадлен ехала домой, коляска почему-то остановилась около клуба, и какой-то мальчик сказал несколько слов кучеру.

Кучер был старый Пер Карл. Много лет тому назад он приехал из Дании к младшему консулу с парой лошадей. Теперь уж и он и лошади вышли в отставку, но порою Пер Карл любил показать себя; он запрягал старых вороных в коляску и сам садился на козлы. Так было и в этот вечер, когда везти пришлось только добрую фрекен Мадлен. «Она сама, вероятно, не прочь ехать тихо, а не с какой-то безумной быстротой», — думал про себя старый ютландец.

Вдруг Пер Карл обернулся к Мадлен и сказал:

— Оборони господь! Фрекен, тут, видите ли, получается загвоздка! Молодой хозяин хочет ехать с нами. Когда он увидит, что у меня запряжены «старики», так уж…

Через мгновенье Мортен занял место рядом с Мадлен, рассыпавшись в извинениях. Он хотел повидаться с Фанни, пояснил он. Она так плохо выглядит! Да притом так прекрасно прокатиться в коляске в лунную ночь. Он уютно уселся и затянулся папиросой, но вдруг вскочил:

— Стой! Что это?

Одна из лошадей немного споткнулась, и коляску тряхнуло.

— Так ведь это же «старички»… и Пер Карл! — воскликнул Мортен и приподнялся. — Черт побери! Что же это значит?!

— О! — проворчал Пер Карл — он был готов к бою. — И старичков презирать не за что. Но, конечно, когда бы знать заранее, что господин хозяин захочет с нами ехать, то, конечно…

— Хватит! Больше чтобы «старичков» никогда не запрягать! Вы же это отлично знаете, Пер Карл! Я поговорю с отцом: их пристрелят завтра утром.

Мортен считал себя большим знатоком лошадей, но, кроме того, он был в настроении «отчаянной деятельности», которое часто появлялось у него после ужина в клубе.

Мадлен пробовала было уговорить своего кузена, но это лишь испортило дело.

— Ты посмотри только, как они ступают на ноги! Вон та, левая!

— На переднюю, вы говорите, господин Гарман?

— Ах! Черт вас подери! И на переднюю и на заднюю! Вон та, левая кобыла. У нее опухоли величиной с подушку на обеих передних ногах. Я видел еще весной.

— Нет, не на обеих, — упрямо отвечал Пер Карл.

— Нет, на обеих! Это мы сейчас выясним; я хочу раз навсегда положить этому конец! — раздраженно сказал Мортен. Сегодня он решил истреблять непорядки в корне.

Когда они подъехали, Мортен не успел помочь Мадлен выйти из коляски, главным образом из-за своего рвения поскорее установить эту опухоль, и девушка слышала, поднимаясь по лестнице, как они еще разговаривали и шумели в конюшне.

Комната Мадлен выходила на запад. Окно было открыто, когда она вошла. Она хотела его закрыть, но сад был так хорош в чистом лунном свете, что, подойдя к окну, она встала коленями на стул и стала смотреть вниз.

Луна поднялась еще не настолько высоко, чтобы светить прямо в окно. От угла дома на кустарник падала косая тень, и треугольник у стены дома оставался в темноте.

Выглянув в окно, Мадлен увидела, что и окно йомфру Кордсен открыто. Она хотела было окликнуть старушку, с которой была уже в дружеских отношениях, но решила лучше насладиться одиночеством в этот чудесный осенний вечер.

В этой части сада было особенно много больших деревьев и заросших аллей. Старый пруд, в котором в былые дни водились карпы — они, наверно, водились там и теперь, но никто ими не интересовался, — поблескивал, окруженный тростником, а с другой стороны стояла старая беседка, почти скрытая кустами, которые никогда не подстригались.

Сад был почти заброшен. Ухаживали только за той частью его, которая примыкала к главному фасаду.

Вдоль стен росли ряды осин, листья которых уже начали желтеть и осыпаться на дорожки аллей. По почти на всех других деревьях листья еще держались, хотя уже был сентябрь. Рябина начинала краснеть, и в ярком лунном свете блестели большие гроздья ягод среди листвы, лишь местами позолоченной и пестревшей ярко-красными полосками. Старые буки, посаженные еще в годы юности прадеда младшего консула, далеко простирали свои зеленые ветки; блестящая темно-зеленая листва образовала пышные арки, свешиваясь до земли, а на тоненьких ветках сидели буковые орехи с золотисто-зелеными кисточками.

В саду было тихо и таинственно. Лунный свет проникал сквозь листву, касался стволов, растекался по траве и, наталкиваясь на длинные черные тени, исчезал.

На осинах еще жили овсянки, зяблики, дрозды и другие осенние птицы. Они сидели тихо и чистили перья; только немногие молодые птицы еще прыгали с ветки на ветку. Старые поглядывали на них и, вероятно, думали, как хорошо быть молодым и наивным.

Вся природа была спокойна. Она уже забыла буйный шум весны; и птицы — самцы и самки — усталые и спокойные, мирно сидели рядышком. Никто ничего не хотел, никто ничего не домогался. Любовь со всеми ее безумствами утихомирилась до будущего года.

Лишь красавицы стрекозы — существа с четырьмя большими крыльями и телом тонким, как грифель, продолжали свою любовную игру над прудом. В августе было много дождей, и поэтому стрекозы снова появились и носились в сиянии тихого лунного вечера.

Самцы сидели на стеблях тростника и смотрели во все стороны вытаращенными глазами. Если один подлетал к другому слишком близко, начиналась битва. Прозрачные крылья, как тонкие-тонкие листочки серебра, бились друг о друга со свистом, и можно было даже слышать, как их одетые панцирями тела сталкивались, затем снова наступала тишина, пока не появлялась стрекоза-самка.

Она подлетала тихо и нерешительно, приближалась, потом металась в разные стороны, потом поворачивала и снова приближалась к пруду. Вероятно, ее маленькое сердце сжималось от страха: мало ли что могло случиться с беззащитной красавицей лунной ночью! Наконец она решалась и летела прямо к тростнику.

Немедленно пять-шесть самцов окружали ее, гарцевали друг перед другом, как рыцари в плащах и панцирях, сражались, разлетались в разные стороны с шумом, напоминающим слабый звон крохотного оружия.

Но он, единственный счастливец, он предоставлял им сражаться, а сам осторожно, минуя других, подкрадывался прямо к красавице. Их крылья одно мгновенье звенели в притворной борьбе, как это полагается. Затем они улетали вдвоем, уносимые теми же легкими крыльями, словно обнявшись в лунном сиянии, улетали в веселом свадебном полете высоко-высоко над оглушенными участниками битвы искать себе уединенного местечка, где-нибудь в зарослях тростника.

Со стороны «West End» доносились звонкие девичьи голоса; мелодия была бесконечно трогательной. Мадлен могла уловить каждое слово в тишине вечера.

Мадлен вдруг почувствовала, что сердце ее как-то странно сжалось, как в воскресенье в церкви; образ Дэлфина внезапно возник в ее сознании. Многие мечты сплетали тонкие сети в ее душе, а луна расстилала таинственные сети своих лучей над тихой ночью.

Вдруг вниманье Мадлен привлек какой-то звук из сада. Она ясно слышала, как скрипнули двери беседки на ржавых петлях. В то же время раздались тяжелые шаги Мортена по лестнице. Он, видимо, закончил разговор о лошадиных опухолях. Было время ложиться, но Мадлен все стояла у окна и смотрела в сторону беседки.

Вдруг она заметила две фигуры, которые медленно шли по аллее, ведущей к калитке в стене сада. По обе стороны дорожки росли густые кустарники, и девушка только время от времени могла видеть головы идущих по аллее. Думая, что это была одна из горничных со своим возлюбленным, Мадлен хотела закрыть окно: ей ведь ни до кого не было дела.

Но в это время пара приблизилась к тому месту, где аллеи перекрещивались. Луна ярко освещала это место. Мадлен все-таки заинтересовалась, кто бы это мог быть, и осталась стоять у окна, опираясь рукой на раму.

Влюбленные остановились, словно почувствовали, что им предстояло пересечь опасное место. Наконец решились и быстро промелькнули в полосе лунного света.