— Я возьму гичку, Джексона и еще шесть человек. Боцман, вы переберетесь на баркас, а Уилсон займет ваш катер. Вы, боцман, остаетесь во главе отряда из трех шлюпок. — Проклятье, как неудобно отдавать команды в темноте, когда не видишь лица людей. — Вы отведете их в Бастию на Корсике.

— Но ведь это…

— Путь неблизкий — больше семидесяти миль, но это ближайшее место, где можно найти британские корабли, кроме того, вам знакомо корсиканское побережье, не заблудитесь. Возьмите с собой судовую роль и вахтенный журнал. Когда прибудете, найдите старшего по званию офицера и расскажите ему обо всем, что произошло, а еще — теперь слушайте внимательно, это особо важно — попросите его немедленно передать сэру Джону Джервису, что лейтенант Рэймидж продолжает выполнение приказов, данных «Сибилле». Также попросите его отправить корабль на рандеву со мной в точку, находящуюся в пяти милях к северу от Джильо, на рассвете в воскресенье, а, если в это время я не появлюсь, то на рассвете в понедельник. Если вам не повезет, и в пути вас перехватят французы, выбросьте журнал за борт, твердо стойте на том, что вы единственные уцелевшие из экипажа «Сибиллы». Не упоминайте ни слова про меня и гичку.

Потом он обговорил с боцманом все детали, касающиеся курса, которым предстоит идти последнему. Рэймидж не забыл поинтересоваться, нет ли на шлюпках запасов вина и, обнаружив, что в катере помощника плотника есть бочонок, распорядился вылить его за борт. На протесты помощника лейтенант резко возразил: «А вы сумеете управиться в дюжиной напившихся матросов?»

Приказав боцману отобрать для гички шесть человек, он пожал всем троим руки и приготовился перебраться в гичку. «Настоящий рекорд, — пришла ему в голову мысль, — командовать сначала фрегатом, потом баркасом, и, наконец, гичкой, и все это в течение часа».

Прежде, чем три шлюпки отправились в путь, Рэймидж собрал их, и, чтобы подкрепить авторитет боцмана, напомнил морякам, что действие Свода законов военного времени распространяется на них как и прежде. Те внимали его словам в тишине, нарушаемой лишь плеском воды, да время от времени скрипом дерева — когда шлюпки соприкасались бортами. А потом, к совершенному изумлению Рэймиджа, который уже намеревался отдать боцману команду отваливать, один из моряков произнес негромко: «Троекратное „ура“ в честь его светлости: гип-гип… ура-а!». Матросы кричали приглушенно, но в голосах их чувствовалась искренность. Лейтенант был крайне изумлен — как этим неожиданным «ура», так и многозначительным употреблением его титула, и никак не мог найтись, что сказать в ответ. Несколько человек из уходящих шлюпок закричали ему: «Желаем удачи, сэр!», что побудило его, наконец, выдавить: «Спасибо, ребята! Не жалейте спин — путь предстоит долгий»…

С этими словами он уселся на банку, взял румпель и стал ждать, пока шлюпки отойдут на достаточное расстояние, чтобы позволить команде гички работать веслами.

Обернувшись назад, в сторону Арджентарио, Рэймидж заметил на горизонте отблеск неясного серебристого света, затмивший некоторые из звезд — над отрогами гор поднималась луна, и вскоре стало возможно различить лица матросов, сидящих на ближней к нему банке. На них блестели капельки пота.

Ну что же, сказал он себе, командовать гичкой, имеющей двадцать четыре фута в длину и весом в тонну триста, дело менее хлопотное, чем фрегатом длиной в 150 футов и водоизмещением около семисот тонн. Однако и удобства не те, добавил он про себя, поворачиваясь так, чтобы транцевая кница не упиралась ему в бедро.

По мере того, как серебристо-серый шар луны поднимался все выше над Арджентарио, силуэт гор обрисовывался все четче. Горы эти, подумалось Рэймиджу, с их правильными округлыми очертаниями, весьма выигрывали в сравнении с изломанным, зазубренным силуэтом Альп, напоминая гигантские муравейники. Когда луна поднялась выше, тени укоротились, очертания силуэта сделались не столь резкими, и весь пик Арджентарио мерцал теперь в теплом, серебристо-розовом свете. Серебристый свет Монте-Арджентарио… Не отсюда ли произошло ее название — Серебряная гора? Разве здесь когда-либо добывали серебро? Наверняка нет. А может быть, листья олив, колыхаемые ветром, отливали серебром в свете дня? Рэймиджу приходилось наблюдать такую картину на склоне холма.

Теперь он мог рассмотреть всех моряков в гичке, и пришел к выводу, что это отборные люди: боцман оставил ему лучших из уцелевших матросов «Сибиллы», парней, привычных брать рифы и работать с парусми на верхних реях.

Заросшие щетиной и одетые в лохмотья, при свете луны они больше напоминали команду приватирского судна, чем королевских моряков, а приватиры — все равно, что пираты, даже, говоря откровенно, хуже пиратов, поскольку служат за определенный процент от захваченного, что делает их более кровожадными и дерзкими по сравнению с пиратами, доля которых зависит от доброй воли их капитана.

Его внимание привлек один моряк, сидевший на ближней к нему банке: обнаженный по пояс, с перевязанной куском материи лбом, чтобы пот не заливал глаза; волосы собраны в косицу, а лицо все еще черное от порохового дыма. Какого дьявола он забыл распорядиться положить несколько коек в шлюпки, подумал Рэймидж. Даже изрядно загорелые, полураздетые матросы будут изнывать под полуденным солнцем, обжигающим кожу и изнуряющим больше, чем работа на веслах. К этому надо прибавить неутолимую жажду. Матрос наклонился, готовясь к гребку. Не следы ли крови у него на лице?

— Эй, ты ранен? — окликнул его Рэймидж.

— Пустяки, сэр, всего лишь царапина на лбу. А что, у меня на лице кровь?

— Похоже, что так.

Удивительный народ эти моряки, подумал лейтенант, дай им малейшую возможность увильнуть от работы, и они непременно ею воспользуются. Появится шанс дезертировать, и они побегут, несмотря на страх смертной казни или, по меньшей мере, прогона сквозь строй флота. Но в бою их словно подменяют: лентяи, пьяницы, идиоты — все превращаются в сущих демонов. В минуты опасности каждый стоит двоих. Даже теперь, после трудного боя, они, если нужно, станут наваливаться на весла до тех пор, пока не рухнут от усталости. И в то же время, позволь он себе заснуть, имея в шлюпке бочонок с вином, то проснувшись, обнаружил бы их всех пьяными в стельку.

Во многом они вели себя как дети, хотя некоторые из экипажа «Сибиллы» годились ему в отцы. Он никогда не забывал о присущих их натуре чертах примитивности: детском энтузиазме, непослушании, безответственности и непредсказуемости.

Ну вот, опять ты замечтался, лейтенант Рэймидж… Он решил дать людям немного передохнуть, и за это время рассказать им немного о задаче, которую предстоит выполнить.

— Так, ребята, вам, наверняка, любопытно, куда мы идем, если вы, конечно, не слышали уже об этом возле лагуна…

Это замечание вызвало взрыв смеха. Многие офицеры узнавали о подробностях секретных капитанских приказов именно из болтовни возле лагуна, представлявшего собой емкость с водой, установленную на палубе. У лагуна стоял часовой — морской пехотинец, и в установленные часы матросы собирались здесь, чтобы попить воды. Попутно происходил обмен разными сплетнями и слухами, и хотя путь этих новостей от каюты капитана до лагуна был весьма извилистым, сами сведения, оказывались, как правило, близкими к истине. Мало что могло ускользнуть от глаз и ушей капитанского стюарда, а это ничтожество — капитанский писарь — мог приобрести известное уважение среди товарищей по команде только в том случае, если служил поставщиком ценной информации.

— Но если не слышали, я расскажу вам, что знаю. Есть полдюжины итальянцев — людей важных, настолько важных, что адмирал рискнул ради них фрегатом — и которых надо вывезти с материка. Выполнение именно этой задачи начала «Сибилла». Нам же предстоит закончить ее. В течение этой ночи мы могли бы подойти как можно ближе к нужному месту, но с наступлением рассвета риск быть обнаруженными увеличивается, так что нам предстоит найти укрытие и продолжить плавание следующей ночью. Теперь вам известно столько же, сколько мне.