— Кто здесь? — буркнул итальянец, неразличимый в темноте хижины.

Теперь самое время перейти на итальянский.

— Выйди-ка на лунный свет, ты, свинья. Прояви уважение к французскому офицеру. Дай-ка взглянуть на тебя.

Человек вышел, в это время из хижины донесся приглушенный женский голос: «Осторожно, Нино!» В этот миг из-за дома раздался шум. Джексон справился со своей задачей прекрасно: выкрикиваемые приказы и хруст сучьев создавали впечатление, что там находится целый взвод солдат.

Нино стоял в свете луны, прикрыв глаза ладонью как козырьком.

— Ну? — повысил голос Рэймидж.

— Да, ваша милость, — залепетал итальянец, используя самый высокий из известных ему титулов. — Чего желает ваша милость?

Рэймидж упер острие клинка ему в живот и грозно спросил:

— Где укрываются эти свиньи-аристократы?

Он внимательно наблюдал за Нино.

Ага, вот и реакция: плечи итальянца вздрогнули, словно того вдруг охватил неожиданный порыв ледяного ветра.

— Аристократы, ваша милость? Здесь нет никаких аристократов.

— Это мне известно. Зато ты знаешь, где они прячутся.

— Нет, нет, ваша милость. Клянусь мадонной, у нас нет никаких аристократов.

Внутри хижины в унисон с мужем молилась и рыдала женщина. Но Рэймидж подметил, что итальянец отрицает лишь тот факт, что кто-то прячется в хижине, явно избегая прямого утверждения, что не знает, где находятся аристократы.

— Сколько вас человек в семье? — спросил лейтенант.

— Семеро, ваша милость: моя мать-вдова, жена, четверо детей и брат.

— Ты желаешь всем им гибели, неблагодарная свинья?

— Нет, что вы, ваша светлость. В чем они провинились? — спросил он ошеломленно.

— Если через десять секунд ты не скажешь мне, где прячутся аристократы, то отправишься на встречу со своим покойным батюшкой, мадонной и всеми святыми, о которых тебе толковали ваши безмозглые священники!

Не помешает дать понять этим крестьянам, что люди Бонапарта, несмотря на их на красные колпаки свободы и разговоры о воле, являются атеистами.

Однако эффект, произведенный угрозой на крестьянина, оказался неожиданным: он выпрямился и твердо посмотрел в глаза Рэймиджу. Не обращая внимания на женщину, продолжавшую причитать в хижине, Нино спокойно заявил:

— В таком случае убейте меня — я ничего вам не скажу. — И замер, в ожидании, когда кортик Рэймиджа вонзится ему в живот.

А у этого парня есть чувство гордости, подумал Рэймидж. Если бы эти проклятые неженки-аристократы, тратящие (или, по крайней мере тратившие — до прихода Бонапарта) свою жизнь на балы, жеманство и досужую болтовню где-нибудь в Сиене или Флоренции, увидели бы, на какой подвиг готов ради них этот крестьянин, то, возможно, не стали бы так презирать своих контадини.

Этот человек был простым, храбрым и честным, но проявление двух последних качеств выдавало, что ему известно местонахождение беглецов. В адмиральских приказах речь шла об одной хижине углежога, из чего следовало, что она и есть единственная, так что почти наверняка это тот самый углежог, который ему нужен…Рэймидж решил попытать счастья.

Крестьянин все ждал, когда кортик вонзится ему в живот, поэтому Рэймидж отступил на шаг назад, как будто намереваясь выиграть пространство для размаха, а потом вдруг бросил кортик, вонзив его острием в землю. Прежде чем изумленный итальянец пришел в себя, Рэймидж, оставив кортик торчать в земле, схватил его за руку и втолкнул обратно в хижину, не забыв пригнуть голову перед низкой притолокой.

— Allora, Nino, siamo amici! — радостным тоном произнес он.

— Dio! Perche? Chi siete voi?

— Как так? Мы друзья, потому что я английский морской офицер, и прибыл сюда, чтобы спасти тех людей. Однако, Нино, прежде, чем мы пойдем к ним, неплохо было бы перехватить кусочек хлеба и глоток вина, поскольку мы проделали неблизкий путь и проголодались.

— Мы, сеньор?

Сработало: дружелюбный голос, просьба дать вина…

— Джексон, иди сюда, — позвал он по-английски, — и ответь мне на английском!

Черт возьми, как темно в хижине, им не составит никакого труда пырнуть его ножом между ребер…

Джексон вошел и застыл у дверей, не в силах определить, где находится Рэймидж.

— Вы считаете, что этот парень знает, где они, сэр? — поинтересовался он.

— Да, знает, — ответил Рэймидж также негромко, — но мне пришлось открыть ему, что мы англичане.

Лейтенант повернулся к итальянцу:

— Нино, нельзя ли зажечь свет и принести вина, тогда мы могли бы познакомиться поближе.

Вдруг послышался шорох соломы — похоже, это зашевелился человек, причем не Нино, чью руку он по-прежнему держал в своей.

— Кто это?

— Мой брат.

Женщина перестала плакать — хороший знак. В хижине, пропахшей потом, мочой, сыром и прокисшим вином, установилось спокойствие.

Вино, всего нескольких дней от роду, должно быть, бродило в бочках и просачивалось сквозь затычки, так что его следовало каждый день доливать, чтобы исключить доступ воздуха, иначе вино превратится в уксус.

Брат принялся чиркать кремнем по огниву, пытаясь зажечь свечу, но Нино оборвал его, посоветовав взять уголек из печи снаружи. Тот вернулся через несколько секунд, прикрывая рукой трепещущий огонек свечи. Свет был тусклым, но достаточным, чтобы осветить крохотную хижину. Хозяйка, черноглазая толстушка, сидела на соломенном матрасе в углу. Она скрестила на груди руки, словно стараясь прикрыть наготу, хотя была одета во фланелевую ночную рубашку, доходившую ей до подбородка. Возле нее скрючилась старуха, видимо, мать Нино. Лицо ее было темным и морщинистым, как скорлупа каштанового ореха. В испуге она перебирала заскорузлыми руками старенькие четки. В другом углу стоял, довольно шамкая, козел, который вдруг принялся мочиться, распространяя вокруг неописуемые ароматы.

Нино оказался темноволосым и коренастым. Его открытое лицо покрывали слой копоти и густая щетина, глаза были налиты кровью. На нем были черные вельветовые штаны и, несмотря на жару, толстый вязаный жилет. Похоже, что он, как говорят моряки, поступал по принципу «как хожу, так и сплю», если не считать вельветовой куртки, лежащей на одном из стульев. Черный вельвет — рабочая форма углежогов-карбонайо.

— А где дети, Нино? — спросил Рэймидж.

— Отправил их погостить к сестре в Орбетелло.

— Правильно, в такое время там они будут в большей безопасности.

Нино попался в расставленную ловушку:

— Я тоже так думаю, — ответил он.

— Ну так что насчет глоточка вина, Нино?

— Конечно, комманданте, прошу прощения, — сказал Нино, — просто нам не часто приходится встречать гостей в такой поздний час.

— А днем?

Итальянец не ответил. Взяв со стула куртку, он передал ее жене.

— Не присядете ли, комманданте? Мы люди бедные, и у нас не найдется стула для вашего спутника.

Рэймидж сел. Пока Нино звенел бутылками в дальнем углу комнаты, его брат достал со стропил круг сыра и остатки колбасы.

— Хлеба нет, — развел он руками.

Потом достал из кармана раскладной нож, раскрыл его, вытер изогнутое лезвие о штаны и отрезал два куска сыра и несколько колечек колбасы. Нино тем временем стер полой куртки пыль с двух винных бутылок.

— Это вино моего брата, из окрестностей Порто-Эрколе, — заявил Нино, предлагая каждому из гостей по бутылке.

Внезапно снаружи раздался хриплый крик. Джексон, с кортиком наизготовку, подскочил к двери и закричал:

— Дьявол, что это?

Нино во весь голос рассмеялся, и, предупреждая вопрос Джексона, сказал:

— Ну теперь я точно знаю, что вы не французские солдаты! Это же мой осел!

Рэймидж тоже засмеялся: на мгновение встревожившись, он почти тут же узнал этот звук. Джексону, проведшему жизнь в море, скорее всего никогда не приходилось слышать этот пронзительный хриплый рев, который издает самое ценное имущество крестьянина — его somaro.

— Все в порядке, Джексон, это всего лишь осел.