— Нельзя доверять этим корсиканцам, — пояснил он Рэймиджу. — Половина из них симпатизирует французам и ждет не дождется их прихода, другая половина настолько боится нашего бегства, что не решается помогать нам из страха последующего наказания. Но в одном они едины — в стремлении нажиться за наш счет.

— Корсиканские маркитанты не единственные в этом роде.

— Нет. Я имею в виду народ в целом. Не хотел бы я быть здесь вице-королем — старине сэру Гилберту нужно огромное терпение, чтобы править здесь. А еще армия: для защиты острова у нас есть не более полутора тысяч солдат.

— Возможно, этого хватит, чтобы защитить сам порт.

— Полагаю, что так. И какого черта мы вообще оказались на Корсике? — поинтересовался Доулиш.

— Изволь, — ответил Рэймидж. — Года три тому назад один парень по имени Паоли поднял восстание против французов, прогнал их и попросил помощи у Британии. Правительство направило сюда вице-короля — сэра Гилберта. Но не думаю, что это была хорошая идея: Паоли и сэр Гилберт рассорились, да и со своими людьми Паоли не ладит. Два корсиканца — два разных мнения. А Паоли — старый больной человек.

— Не знаю, как сможет Бонапарт высадиться, — сказал Доулиш. — Мы обыскали все якорные стоянки от Эльбы до Арджентарио и захватили или потопили все то немногое, что нашли. На это могут возразить, что приватиры всех мастей шастают по ночам, перевозя за наличные с материка революционеров — по дюжине-две за рейс. Несколько пленников, захваченных на бриге, говорят, что корсиканцы, обосновавшиеся в Леггорне, так достали французов, что те выдают им оружие, деньги и сплавляют их освобождать Корсику на свой страх и риск. Французам терять нечего: если мы перехватим этих ребят в море — тем меньше головной боли будет у властей в Леггорне, а если им удастся высадиться — тем больше проблем будет у нас.

Вдруг Доулиш вскинул подзорную трубу.

— Мичман! Живее! «Трампетер» поднял сигнал.

Парнишка вскочил на планширь и примостил трубу среди снастей.

— Четыре и шесть, — прокричал он. — Это наш позывной, сэр!

— Бог мой, парень!

— Два-один-четыре… Это приказ лейтенанту с указанного корабля прибыть на борт. Потом… Господи! Это интересно!

— Что интересно?

— Дальше идет номер восемь-восемь, сэр. Это корабль, но я не знаю, какой. Сейчас посмотрю в списках.

— Не стоит, — заявил Рэймидж, — это позывной «Сибиллы». Они требуют меня. Подтверди получение, Джек, и дай мне шлюпку, пожалуйста. Кстати, кто теперь командует «Трампетером»?

— Боюсь, что Краучер — один из любимцев Годдарда.

— А в присутствии не менее пяти пост-капитанов, — взмахнул рукой Рэймидж, указывая на стоящие на якоре корабли.

Лицо Доулиша выражало недоумение.

— Ты забыл о Статутах военного трибунала, — пояснил Рэймидж. — Припомни: «Если в зарубежных водах собираются вместе пять или более военных кораблей его величества… старший по званию офицер вправе созвать военный трибунал и возглавить его…»

— Ах, да, конечно. Значит Краучер может…

— Именно, и он это сделает, без сомнения. Не мог бы ты одолжить мне шляпу и шпагу?

В сравнении с «Лайвли» «Трампетер» был намного больше, а сияющий позолотой декор свидетельствовал, что капитан Краучер достаточно богат, чтобы выложить из собственного кошелька кругленькую сумму на украшение корабля, поскольку Морской Департамент так скудно выделял деньги на эти цели, что один капитан — как вспомнилось Рэймиджу, пока он вылезал из шлюпки, удерживаемой багром бакового, и карабкался наверх — запросил у Департамента, какой именно борт нужно украсить позолотой.

Рэймидж вскарабкался по толстым баттенсам, образующим узкие ступени, и, отдав честь, поинтересовался у щеголеватого лейтенанта, где ему можно найти капитана.

— Вы Рэймидж, не так ли? — пренебрежительно спросил лейтенант.

Рэймидж посмотрел на его прыщавое лицо, потом медленно оглядел лейтенанта снизу доверху. Лет двадцать с небольшим — предельный возраст для лейтенанта, минимум мозгов и непоколебимая уверенность в карьерном росте. Прыщавое лицо залилось румянцем, и Рэймидж понял, что владелец оного прочитал его мысли.

— Прошу сюда, — торопливо произнес он. — Капитан Краучер и лорд Пробус ждут вас.

Апартаменты капитана Краучера были более просторными, чем у Пробуса: в большой каюте можно было стоять, не сгибаясь, и более меблированными. Пожалуй, мебели было даже слишком много, как и выставленных на показ изделий из серебра.

Сам Краучер выглядел болезненно тощим. Даже элегантно пошитый и отутюженный мундир не мог скрыть факт, что Природа пожадничала на нем: если говорить о теле, то Краучеру было отпущено по «казначейской мерке» — иными словами — по четырнадцать унций на фунт.[37]

— Входите, Рэймидж, — произнес он, выслушав доклад лейтенанта.

Рэймидж, увидевший Краучера впервые, едва удержался от смеха, убедившись, насколько точным оказалось данное тому прозвище — «Грабли». Глаза капитана были посажены глубоко, а лобная кость выдавалась далеко вперед, так что каждый глаз напоминал ядовитую змею, злобно глядящую из расселины в скалах. Губы выдавали безволие, слабость и порочность — три неразлучных спутника, подумал Рэймидж. Руки походили на клешни, соединенные с телом запястьями не толще рукоятки метлы.

Пробус стоял, повернувшись спиной к окну, так что лицо его оказалось в тени. Похоже, он чувствовал себя неуютно, как человек, вовлеченный в события, которым не в состоянии помешать, но которые ему не нравятся.

— А теперь, Рэймидж, я хотел бы услышать отчет в содеянном вами, — произнес Краучер. Голос его, высокий и пронзительный, оказался именно таким, каким можно было ожидать, глядя на этот рот.

— Письменно или устно, сэр?

— Устно, приятель, устно. У меня уже есть копия вашего рапорта.

— В таком случае мне нечего добавить к нему, сэр.

— Вы уверены?

— Да, сэр.

— Прекрасно. Что в таком случае вы скажете об этом? — спросил Краучер, взяв со стола несколько листов. — Что вы скажете об этом, а?

— Он вряд ли представляет, что это, — торопливо вмешался Пробус.

— Ну что ж, я его скоро просвещу. Это, юноша, жалоба, по сути — обвинение, где граф Пизано обвиняет вас в трусости, в том, что вы сознательно оставили на милость французов его раненого кузена. Что вы на это скажете?

— Ничего, сэр.

— Ничего? Ничего?! Вы признаете обвинение в трусости?

— Нет, сэр. Я хочу сказать, что мне нечего сказать об обвинениях графа Пизано. Он утверждает, ему точно известно, что его кузен был ранен, а не убит?

— Ну…хмм… — Краучер пробежал взглядом по страницам. — Именно об этом здесь не говорится…

— Понятно, сэр.

— Не стоит быть таким дерзким, Рэймидж, — огрызнулся Краучер, и добавил с ухмылкой, — это уже не первый случай, когда член вашей семьи привлекается по пятнадцатой статье, а теперь, возможно, и по десятой…

Пятнадцатая статья Свода законов военного времени устанавливала наказание для «каждого, кто служа на флоте или будучи причастным к нему» из трусости или предательства сдал королевский корабль врагу, в то время как статья десятая относилась к тем, кто «по причине предательства или трусости сдался врагу или запросил пощады».

Замечание Краучера было таким оскорбительным, что Пробус замер, но Рэймидж ответил спокойно:

— Вы простите меня, сэр, если я скажу, что статья двадцать вторая не позволяет мне ответить вам.

Краучер покраснел. Двадцать вторая статья Свода среди прочего предусматривала запрет поднимать оружие на старшего по званию, тем самым не позволяя младшим офицерам вызывать на дуэль старших.

— А вы скользкий тип, юноша, очень скользкий. Вы разве не старший по званию офицер, уцелевший из экипажа «Сибиллы»?

— Да, сэр.

— В таком случае послезавтра, то есть в четверг, вы в законном порядке предстанете перед трибуналом, и мы сможем расследовать обстоятельства ее сдачи.