– Ты видел этих людей? – спросил Агур.

– Да, как вижу вас.

– А что было у них на груде?

– Мне показалось, я видел татуировку.

– Это были те, с Раймангала, – сказал Каммамури. – Продолжай.

– Я выхватил кинжал, – продолжал Манчади, все еще дрожа от страха, – и перерезал веревку. Я долго бежал, они гнались за мной. Наконец я добрался до берега и кинулся в реку, вниз головой.

– Остальное мы знаем, – сказал маратх. – Значит, ты охотник?

– Да, и хороший.

– Хочешь остаться с нами?

Странная молния блеснула в глазах бенгальца.

– Большего я и не прошу, – торопливо согласился он. -Я один на свете.

– Хорошо, мы тебя принимаем. Поживешь пока в нашей хижине, а там видно будет.

Они вновь погрузили весла в воду и отвели лодку в тихую заводь. Едва высадились на берег, как Пунти с яростным лаем бросился к бенгальцу, скаля зубы.

– Тихо, Пунти, – сказал Каммамури, удерживая его. -Это свой.

Пес, хотя и послушался, продолжал угрожающе рычать.

– Этот зверь не очень любезен, – сказал Манчади, силясь улыбнуться.

– Не бойся; он станет твоим другом, – сказал маратх.

Привязав лодку, они направились к хижине, перед которой лежала тигрица. И странная вещь, она тоже принялась ворчать совсем не дружелюбно, глядя на новоприбывшего.

– Ой! – вскричал тот испуганно. – Тигр!

– Он ручной. Оставайся здесь, а я пойду к хозяину.

– К хозяину? Он разве здесь? – удивленно спросил бенгалец.

– Конечно.

– Так он жив!..

– О! – удивленно воскликнул маратх. – Почему ты это спрашиваешь?

Бенгалец вздрогнул и казался сконфуженным.

– Откуда ты знаешь, что он был ранен? – переспросил Каммамури.

– Разве ты сам не сказал мне об этом?

– Я!..

– Мне кажется.

– Не помню что-то.

– Но я ведь не мог это услышать ни от кого, кроме тебя и твоего товарища.

– Должно быть так.

Каммамури и Агур вошли в хижину. Тремаль-Найк крепко спал и, наверное, видел сны – какие-то отрывистые слова то и дело срывались с его губ.

– Не стоит будить его, – прошептал Каммамури, оборачиваясь к Агуру.

– Мы представим его завтра, – сказал тот. – Как тебе показался этот Манчади?

– У него вид порядочного человека, и я надеюсь, он будет нам полезен.

– Я тоже так думаю.

– Оставим его сторожить до завтра.

Агур взял миску оставшейся от ужина рисовой похлебки и пошел к Манчади, который набросился на еду с волчьей жадностью. Наказав ему быть внимательным и поднять тревогу при малейшей опасности, он вернулся в хижину, на всякий случай крепко заперев изнутри дверь.

Едва он исчез, как Манчади вскочил с необыкновенной живостью. Глаза его горели, на губах играла сатанинская улыбка.

– Так, так! – воскликнул он, ухмыляясь.

Он подошел к хижине и приложил ухо к двери, внимательно прислушиваясь. Постоял так четверть часа, потом бесшумно отошел в сторону и кинулся бежать с быстротой молнии.

Пробежав с полмили, он остановился и издал громкий свист. Тотчас на юге сверкнул огонек и словно взорвался короткой вспышкой. Еще два раза прозвучал его свист – и снова в джунглях воцарилось таинственное молчание.

Прошло двадцать дней. Благодаря крепкому организму и неусыпным заботам своих товарищей Тремаль-Найк быстро поправлялся. Рана почти закрылась, и он мог уже вставать.

Но по мере того как к нему возвращались силы, он становился все более мрачным и беспокойным. Его часто можно было застать с лицом, спрятанным в ладони и с влажными щеками, как будто он плакал. Разговаривал он редко и не признавался никому в душевной тоске, которая мучила его; а иногда на него нападали точно приступы безумия, во время которых он раздирал себе грудь ногтями и срывал повязки с раны, крича: «Ада!.. Ада!.. Где ты?.. «

Тщетно Каммамури и Агур пытались вызвать его на разговор – он молчал, и для них так и осталось глубокой тайной, кто же была та женщина, которая носила это имя, не покидавшее его ни во сне, ни наяву, сделавшаяся его мукой, его кошмаром.

Бенгалец Манчади редко разговаривал с ним, и даже, казалось, избегал раненого, как будто стеснялся или боялся его. Он не входил в его комнату, если только не видел, что Тремаль-Найк спит, а если тот просыпался в этот момент, старался побыстрее выйти. Он больше любил бродить в джунглях в поисках дичи, собирать дрова или носить воду. И странная вещь: всякий раз, как он слышал, что хозяин зовет Аду, он начинал невольно дрожать, и его лицо сильно бледнело. По мере того как Тремаль-Найк выздоравливал, тот, казалось, все больше мрачнел и как будто впадал в уныние. Словно ему было неприятно, что хозяин поправляется. Почему? Никто не мог бы сказать этого.

На двадцатый день случилось событие, которое должно было иметь самые мрачные последствия.

Утром Каммамури поднялся с первым лучом солнца. Увидя, что Тремаль-Найк спит спокойным сном, он направился к двери, чтобы разбудить Манчади, который ночевал снаружи под маленьким бамбуковым навесом. Он отодвинул засов и толкнул дверь, но, к его великому удивлению, она не открылась, как будто снаружи что-то ее подпирало.

– Манчади! – закричал маратх.

Никто не ответил на зов. В уме маратха сверкнула мысль, что с беднягой случилось какое-то несчастье: на него напали и задушили враги или разорвали тигры из джунглей. Он приложил глаз к дверной щели и увидел, что в самом деле ей мешает открыться лежащее на пороге человеческое тело. Пригляделся повнимательнее, – о боги! – это был Манчади.

– О! – с ужасом вскричал он. – Агур!

Индиец тут же прибежал на зов товарища.

– Агур, – взволнованно сказал маратх. – Ты ничего не слышал сегодня ночью?

– Абсолютно ничего.

– Даже стона?

– Нет, а в чем дело?

– Убили Манчади!

– Это невозможно! – воскликнул Агур.

– Он лежит перед дверью.

– Но Дарма и Пунти не подавали голоса.

– И все же он, видимо, мертв. Не отвечает и не шевелится.

– Нужно выйти. Толкни сильнее!

Маратх навалился плечом на дверь и оттолкнул ею лежавшего на пороге Манчади. Оба охотника выскочили наружу.

Бедный бенгалец лежал ничком и казался мертвым, хотя на теле не видно было никакой раны. Каммамури приложил руку к его груди и почувствовал, что сердце еще бьется.

– Он без сознания, – сказал маратх.

Подобрав перо, которое валялось рядом, он зажег его и приблизил к ноздрям потерявшего сознание. Тотчас грудь Манчади поднялась от вздоха, задвигались руки и ноги и наконец открылись глаза, которыми он растерянно уставился на охотников.

– Что случилось? – заботливо спросил его Каммамури.

– Это вы! – задыхаясь, воскликнул бенгалец. – О боги! Я думал, что меня убили одним ударом!

– Но кто пытался убить тебя? Что это были за люди?

– Люди?.. Разве я говорил, что люди?

– А кто же?

– Это были не люди, – сказал бенгалец. – Это был слон.

– Слон? – вскричали индийцы. – Слон здесь?

– Да, огромный слон, с чудовищным хоботом и ужасными бивнями.

– Он подошел к тебе? – спросил Агур.

– Да, и едва не проломил мне череп. Я сладко спал, когда был разбужен мощным дыханием; я открыл глаза и увидел над собой огромную голову чудовища. Я хотел подняться и убежать, но хобот его обрушился на мой череп, пригвоздив меня к земле.

– А потом? – с тревогой спросил Каммамури.

– Больше я ничего не помню. Удар был так силен, что я потерял сознание.

– Странно, – сказал маратх. – И Пунти ничего не заметил.

– Что будем делать? – спросил Агур, бросив горящий взгляд на джунгли.

– Оставим слона в покое, – ответил Каммамури.

– Он вернется, – поспешно сказал Манчади, – и разрушит нашу хижину.

– Это правда, – согласился Агур. – А что, если поохотиться на него? Почему бы и нет? У нас хорошие карабины.

– Я готов пойти с вами, – предложил Манчади.

– Но мы не можем оставить хозяина одного, хотя он уже полностью выздоровел, – заметил Каммамури. – Вы знаете, что нам постоянно здесь угрожает опасность.