Мелсон, удачно женатый уже девять лет, еще никогда не был свидетелем полновесного приступа женской истерии. От одного пронзительного голоса ему стало не по себе, но это было не самое главное. То, что Миллисент Стеффинс говорила в течение следующих десяти минут, он всегда вспоминал как пример извилистого течения мыслей невротичной и, вероятно, опасной женщины, напрочь лишенной чувства юмора и пребывающей в критическом возрасте пятидесяти с лишним лет.

Ей никогда не приходило в голову (Мелсон мог в этом поклясться), что ее хоть на миг могут заподозрить в преступлении. Воображение миссис Стеффинс не подсказывало ей ничего более серьезного, чем возможность обвинения в эгоизме или мелкой лжи. Если бы ее обнаружили с бутылкой яда в доме, где от него умерло полдюжины человек, она сочла бы это всего лишь злосчастным недоразумением. Причиной подобных обстоятельств всегда были злоба или недомыслие других людей, следовательно, она должна была объяснить нынешнюю ситуацию, назвав виновного в ней.

Первыми членораздельными словами миссис Стеффинс были яростные упреки по адресу Хэдли и Иоханнуса Карвера. Первого — поскольку он, очевидно, считал ее некомпетентной и неопрятной домохозяйкой, которая не в состоянии вымыть таз, и послал своих подчиненных шарить в комнатах. Второго — так как Карвер стоял у истоков всех ее неприятностей, а именно ее занятий росписью фарфора и керамики.

По словам миссис Стеффинс, она расписывала керамику, заслужив одобрение авторитетов, покуда сей факт не обернулся змеей, готовой ее ужалить. Больше она не станет этим заниматься. Нынешним вечером миссис Стеффинс трудилась над вазой, украшенной позолоченными гирляндами гортензий, напрягая зрение, пока у нее не разболелась голова. Карвер знал об этом, ведь первый предложил ей много лет назад заняться росписью и всегда поощрял ее. Отправляясь вечером спать, Карвер видел ее за работой, использующей масляную краску стоимостью в один шиллинг три пенса за тюбик, разведенную скипидаром в блюдце. Она покупала ее на собственные карманные деньги. Но так как Карвер не только одобрял ее экономию, предательски подстрекая ее при этом к занятиям ремеслом, но и вступил в заговор с полицией, дабы обвинить ее в убийстве грязного бродяги, то она…

Неприятные стороны настоящего зрелища отодвигали на задний план его нелепость. На сей раз оно не вызвало того эффекта, который, как предполагал Мелсон, производило в этом доме ранее. События приобрели такой масштаб, что требовалось нечто большее, чем истерика, для подавления разбушевавшихся эмоций миссис Стеффинс. Пока она украдкой вытирала глаза после бури, посматривая вокруг из-под набрякших век, Элинор оставалась спокойной, а лицо Лючии Хэндрет сквозь дым очередной сигареты выражало усталое презрение. Но Мелсон чувствовал, что за ураганом страстей таится более глубокая причина…

— Сожалею, что расстроил вас, миссис Стеффинс, — чопорно произнес Хэдли. — Если происхождение краски таково, это можно легко доказать. Но я должен просить вас ответить еще на несколько вопросов. Пожалуйста, расскажите, что вы делали вечером начиная с того времени, когда мистер Карвер запер дверь, поговорил с вами, пока вы занимались росписью, и поднялся наверх.

— Я… я работала примерно до половины одиннадцатого, — отозвалась миссис Стеффинс, вытирая платком заплаканные глаза, с видом мученицы, у которой не осталось сил для протестов. — Я слишком устала, чтобы убрать за собой, хотя всегда это делаю… — Она закрыла глаза. — Думаю, вы могли бы оставить меня в покое. Я ничего не знаю о вашем мерзком убийстве. После этого я пошла спать и, естественно, вымыла руки, которые слегка испачкались краской. Потом я проснулась, услышав шум, — по лестнице поднимались люди и разговаривали. Я высунула голову за дверь и, судя по тому, что я услышала из разговора Элинор с этим толстым джентльменом…

Доктор Фелл улыбнулся и кивнул, скромно подтверждая, что слушал ее рассказ, но миссис Стеффинс приняла это за союзнический жест.

— Да, я знаю, что вы со мной согласитесь. Ну, я поняла, что грабитель пытался проникнуть в дом и был ранен или убит. Это было ужасно, тем более что Элинор стояла перед мужчинами почти без ничего. Я не знала, что именно произошло, поэтому собиралась окликнуть ее, но решила сначала одеться.

Она умолкла, посапывая иском. Хэдли ожидал продолжения, но это оказалось окончанием.

— Значит, вы оделись, — подсказал он, — прежде чем выйти и узнать, в чем дело?

Женщина рассеянно кивнула, потом, когда смысл вопроса дошел до нее, чопорно поджала губы.

— Разумеется.

— А теперь один важный вопрос, миссис Стеффинс. — Хэдли медленно поднял взгляд. — Вы, случайно, не помните вторник на прошлой неделе — 27 августа?

Явно удивленная миссис Стеффинс перестала прижимать платок к глазам. Потом ее лицо сморщилось, как от боли; она судорожно глотнула и вскрикнула:

— Вы вспоминаете все только потому, что вам нравится меня мучить? Откуда вы узнали, что Хорас… что это была очередная годовщина его похорон? Он умер 24 августа 1912 года — года, когда потонул «Титаник», — а похороны состоялись 27-го, в Стоук-Брэдли в Бэкингемшире. Никогда не забуду этот день. Вся деревня…

— Если это был день похорон вашего мужа, — начал Хэдли, — вы наверняка помните…

— Мой покойный муж, — прервала миссис Стеффинс, сурово поджав губы, хотя глаза ее вновь наполнились слезами, — был законченной дрянью, хотя я никогда не говорю дурно об умерших. Он пристрастился к выпивке и погиб на войне. Я имела в виду не мистера Стеффинса, а его бедного брата Хораса, который был мне почти как муж… Так много людей, которых я знала, умерло! Мне грустно думать об этом. На каждую годовщину я стараюсь находиться среди тех, кто мне дорог, — это меня утешает. Конечно, я помню вторник на прошлой неделе. Иоханнус и я пили чай в этой комнате. Я хотела собрать всю семью, но Элинор, разумеется, не могла не опоздать по такому случаю.

— Начинаю понимать, — негромко заметила Лючия Хэндрет. — В тот вторник этот бедняга… и часы… Ну-ну.

Хэдли не обратил на нее внимания.

— Значит, вы и мистер Карвер пили чай здесь, — быстро продолжал он, глядя на миссис Стеффинс. — В котором часу?

— Ну, довольно поздно — около половины пятого. А поднялись из-за стола часа через два — так всегда бывает, когда начинаешь говорить о старых друзьях. Да, я помню это, так как в половине седьмого позвонила Китти, чтобы она убрала со стола, а Элинор еще не вернулась.

— Китти — это горничная? Понятно… Не возражаете сообщить нам, мисс Хэндрет, где вы были в тот день, скажем, между половиной шестого и шестью?

Казалось, девушка пытается решить, как ей себя вести. Но когда она ответила, в ее голосе слышалось только вежливое внимание.

— Вторник 27-го… В тот день шел дождь, верно? Думаю, я ходила на коктейль в Челси.

— Фамилия людей, которые устраивали прием?

— Не торопитесь, инспектор. На это трудно ответить сразу, не так ли? — Она нахмурилась и слегка приподняла плечи. — Посмотрю в дневнике и тогда скажу вам. Но в одном я уверена. Это было не вблизи универмага «Гэмбридж».

— А вот я была там, — неожиданно заявила Элинор настолько небрежным тоном, что Мелсон вздрогнул. — При чем тут универмаг? Вы имеете в виду тот день, когда кто-то убил этого беднягу и обчистил поднос с драгоценностями? Должно быть, я находилась в универмаге, когда это произошло, хотя узнала о преступлении, только прочитав в газете на следующий день. — Казалось, выражение лиц окружающих ее встревожило, и она нервно осведомилась: — Ну и что? Какое отношение это имеет к нам?

Хэдли не знал, что ответить. Он бросил взгляд на доктора Фелла, который тоже выглядел озадаченным. Кто-то из этих женщин лжет, подумал Мелсон, причем лжет настолько ловко, что…

— Войдите! — рявкнул Хэдли, когда в дверь постучали.

Сержант Беттс заколебался при виде комнаты, полной людей.

— Ну? — сердито осведомился старший инспектор. — Говорите! В чем дело?