Пятница 5 сентября выдалась по-осеннему холодной. Квартирная хозяйка, как обычно, постучала в дверь Мелсона в восемь утра и принесла завтрак, ограничившись традиционным комментарием насчет погоды. Хотя она, безусловно, была осведомлена о ночных событиях, происшедших по соседству, но личность своего жильца с ними не связывала. Со своей стороны, Мелсон, втайне склонный к беспокойству о своем здоровье, с удивлением почувствовал себя свежим и отдохнувшим после всего лишь четырех часов сна, что пробудило в нем готовность к авантюрам.

Ему было сорок два года; на кафедре истории своего колледжа он был вторым после возглавлявшего ее всемирно известного ученого; у него был хороший дом; он работал с толковыми людьми, и ничто и никто не возбуждал в нем гнев, кроме излагающих «Теорию обучения». Что же тогда? Закуривая первую после завтрака трубку у открытого окна, Мелсон почувствовал, что улыбается той загадочной улыбкой, которая, как он подозревал, означала для студентов, слушающих курс его лекций («Монархическая прерогатива и ее противники в английской конституционной истории от Гражданской войны до восхождения на престол Вильгельма III»), всего лишь то, что старина Мелсон собирается отколоть одну из своих шуточек, и необходимость приготовиться к этому.

Он нахмурился, глядя на свое отражение в зеркале гардероба. «Усталый Шерлок Холмс», — сказал Фелл. Ну, за некоторую чопорность, которая вовсе не соответствовала его натуре, он мог винить только самого себя. В молодости Мелсон считал ее необходимой. Репутация ranconteur[25] и славного парня может создать популярность, но помешает начальству принимать вас всерьез. Эта чопорность настолько стала частью его имиджа, что он никогда не осмеливался использовать в своих лекциях остроумные шутки и прочие нетрадиционные методы, которыми славились его коллеги по кафедре. В глубине души ему этого хотелось, но он позволил себе такое лишь однажды. Это было во время лекции о Кромвеле,[26] когда он бичевал старого злодея с внезапной страстностью и красноречием. Реакция аудитории его обескуражила. Студенты слушали в ошеломленном молчании, которое затем сменилось сдержанным весельем. Последовавшие слухи причиняли ему неудобства до конца семестра. К Мелсону вернулось суховатое покашливание, и больше он не предпринимал подобных попыток.

Другое дело — Гидеон Фелл. Для него такие вещи служили ладаном и порохом. Мелсон помнил два семестра, во время которых доктор Фелл был приглашенным лектором из Англии и самой популярной фигурой, когда-либо будоражившей кампус. Он помнил оглушительные шутки Фелла, его внушительные жесты, которыми он приглашал студентов к дискуссии, его привычку, возбуждаясь, разбрасывать по комнате свои заметки; помнил знаменитые пять лекций Фелла о «Влиянии королевских метресс на конституционное правительство» и столь же знаменитую лекцию о королеве Анне, которая начиналась резко и громогласно: «Орлы кровавого Черчилля,[27] почерневшие от войны и почестей, отлетели к вечной славе и вечному проклятию!» — и подняла с мест всю аудиторию при описании конца битвы при Ауденарде.[28]

Теперь доктор Фелл снова расследовал уголовное преступление. За многие годы их знакомства Мелсон никогда не видел его за работой над подобными загадками. Один из его лучших студентов, которого он представил доктору, позднее рассказал Мелсону о деле Четтерхэмской тюрьмы,[29] а всего месяц назад газеты были полны сообщениями об убийстве Деппинга, неподалеку от Бристоля.[30] На сей раз Мелсон сам принимал участие в расследовании. Старший инспектор Хэдли дал понять, что не возражает против его присутствия, и он намеревался участвовать в нем до конца, если сможет успокоить свою совесть по поводу пренебрежения историей епископа Бернета.

Черт бы побрал этого Бернета, который всегда устремлялся в Шотландию, когда требовалось его присутствие в Англии. Мелсон смотрел на захламленный письменный стол — проклиная Бернета, он испытывал чувство свободы. Внезапно ему показалось, что он придает Бернету слишком большое значение. Фелл пригласил его в апартаменты, которые обычно арендовал на Расселл-сквер, работая в Британском музее над материалами для своего великого труда: «Питейные обычаи Англии начиная с древнейших времен». Он предложил Мелсону прийти к завтраку или в любое удобное для него время. Ну, в таком случае…

Мелсон взял шляпу и поспешил вниз. Проходя мимо дома номер 16, он виновато взглянул на него. Здание из красного кирпича с белыми колоннами выглядело по-другому при утреннем свете, казавшись настолько далеким от ужасных событий, что Мелсон почти ожидал увидеть Китти, спокойно подметающую ступеньки. Но шторы были задернуты, и нигде не было видно никакого движения. Стараясь не ломать голову над загадкой, Мелсон свернул на оживленный Холборн и спустя десять минут уже поднимался в скрипучем лифте отеля «Диккенс», что почти напротив Британского музея. За дверью доктора Фелла слышались звуки горячего спора, и Мелсон понял, что Хэдли уже там.

Облаченный в халат доктор Фелл безмятежно поглощал один из самых обильных завтраков, какие Мелсон когда-либо видел, в заваленной книгами комнате. Хэдли, позвякивая ключами в карманах, мрачно смотрел в окно на толпу, уже собирающуюся у ворот музея.

— Для человека, который живет в Кройдоне, — заметил Мелсон, — вы выходите на работу необычайно рано.

— Остаток ночи после половины шестого я провел в Ярде, — сказал Хэдли. — Этот толстый бездельник, который уплетает бекон и яйца, сбежал, оставив мне нею грязную работу. Если вы наливаете кофе для меня, то сделайте его покрепче.

— Я хотел подумать, — благодушно отозвался доктор Фелл. — Если этот процесс вам незнаком, вы могли бы, но крайней мере, рассказать мне о ваших успехах. Мне, как и вам прошлой ночью, нужны факты, а не ворчание. Что там происходило?

Хэдли передал чашку кофе Мелсону, а другую взял сам.

— Ну, прежде всего мы обыскали комнаты всех женщин и ничего не нашли. Но ни Хэмпер, ни я не являемся экспертами в таком занятии, так что это ничего не значит. В Ярде у меня есть первоклассный специалист, и я собираюсь послать его туда этим утром. Дамы так пристально наблюдают друг за другом, что, если одна из них хотела бы что-то спрятать, у нее было бы мало шансов сделать это незаметно. Тем не менее…

— Вы обыскали и комнату мадам Стеффинс?

— Да, в последнюю очередь. Остальные подняли такой шум, что, думаю, это ее напугало. Она разразилась слезами, сказала, что я могу делать что угодно, а под конец спросила, почему я не перерезал ей горло. Меня самого это удивляет… И знаете, в чем причина скандала? На дне ящика ее бюро лежала пара порнографических журналов. Я притворился, что не заметил их, и потом все пошло как по маслу.

— А с миссис Горсон и служанкой были какие-нибудь проблемы?

— В том, что касается обыска их барахла, никаких. Девушка закатила истерику, узнав, что произошло убийство, но миссис Горсон ее успокоила. Мне нравится эта женщина, Фелл. Если бы только она не разговаривала в стиле историй с привидениями и не отпускала философские замечания о жизни и смерти… Правда, она чересчур активно помогала мне с обыском — вытащила старые театральные фотографии и показала полный чемодан своих стихов, жалуясь на махинации издателей. Кажется, она написала трехтомный роман и отправила его в крупнейшее издательство Лондона, а они, отвергнув роман, украли у нее сюжет и опубликовали его миллионным тиражом, что легко доказать, так как имя героини такое же, как и ее вещи… Говорю вам, я чувствую, что у меня отказывают мозги.

Он тяжело вздохнул и добавил, звякнув ключами: