Вот таким разношерстным, как наш салон, будет и Учредительное собрание Дальневосточной республики.

А дорога знакомая, гляжу в окно, будто читаю, перечитываю свой дневник. Нерчинск, Могоча, Никольск-Уссурийский, Хабаровск… Здесь мы ходили партизанскими тропами, тайгой, проселками с боями, отходами, контрударами… Теперь все по-иному — сидим в салоне, ведем благопристойные разговоры, не спорим, выбираем отвлеченные темы. Борис напутствовал: только не ссориться, беляки с японцами сильнее нас. И опять про улыбки сказал — губы растягивайте чем угодно, но улыбайтесь…

Улыбаемся! А на станциях японские жандармы расхаживают с саблями среди пассажиров, для порядка, а мужики, солдаты, бабы с детьми, что ломятся в переполненные вагоны, не обращают на жандармов внимания. Перед нашим салоном тоже на стоянках маячат японцы, не подпускают никого посторонних, помогают создавать «единую и нераздельную» Дальневосточную. А нам приходится улыбаться.

Места за окном красоты неописуемой. Небо осеннее, сочное, тайга полыхает первозданными красками, яркими, резкими, без переходов, без полутонов. Буро-лиловый цвет соседствует с золотом, нежно-зеленый с ослепительно-красным.

— Где-то за Читой задержались на целый день на глухой малоизвестной станции. К поезду встречать делегатов вышел атаман Семенов. В этих местах он расположился с войсками после того, как выбили его из Читы. Мы могли бы гнать его дальше, но Красная Армия тогда неминуемо столкнулась бы с японскими интервентами. Встреча эта не сулила нам ничего утешительного — только дала бы японцам повод начать против нас широкие военные действия. Товарищ Ленин дал указание: в Забайкалье не наступать, а создавать буферное государство.

Атаман Семенов — мой земляк, но я видел его впервые: коренастый, черноусый казак, начинающий тучнеть в свои тридцать пять — тридцать семь лет. В чертах заурядного лица его было нечто монгольское, точнее, бурятское. Станица их на монгольской границе, и отец его состоял там урядником. Конечно же атаман имел отношение к казакам Забайкалья, но почему-то носил форму оренбургского казачества — желтые лампасы.

Переговоры шли два дня. В связи с образованием Дальневосточной республики появилась идея включить Забайкальскую область в состав Приморья. Объединительная делегация вернулась на вокзал после полудня. Судя по выражению лиц, по тому, как удовлетворенно потирал руки адвокат Руднев, можно, предположить — переговоры прошли успешно. Так оно и оказалось. Сперва атаман упрямился, торговался, но решающее слово осталось за японцами, прикомандированными к его штабу. Семенов складывает власть в Забайкалье, остается только войсковым атаманом».

«Владивосток. 23 октября 1920 г. Прошло два месяца, как мы уехали из Верхнеудинска. Столицей Дальневосточной республики теперь стала Чита. А мы в Приморье готовимся к выборам в Учредительное собрание. Здесь уверены, что создадут буржуазно-демократическую республику, которая пойдет на поводу у Японии. Но мы еще посмотрим, что из этого выйдет.

Пока нанялся учителем, преподаю математику в старших классах. Это удобно, остается больше времени для основной работы, ради которой сюда приехал. Школа на Светланской, почти напротив японского штаба оккупационных войск.

В городе командуют японцы. Их броненосец «Микадзу-мару» стоит в бухте, а на берегу — по всей буферной Дальневосточной республике — рассредоточено семьдесят тысяч японских солдат, больше, чем всех других интервентов — англичан, французов, американцев. Это вместо семи тысяч по какому-то международному соглашению, в котором Россия, конечно, не принимала участия. Все решают за нас и без нас.

Скоро соберется Учредительное собрание. От Приморья выдвигают купцов братьев Меркуловых, табачного фабриканта Густова, царского генерала Вержбицкого. Но и мы тоже не сидим сложа руки.

Настораживают другие события. Очевидно, генерал Лохвицкий договорился с японцами. Тридцатитысячное войско белых пришло из Китая и расположилось теперь в казармах под Владивостоком. Есть слухи, что Меркулов обратился с просьбой к японскому командованию передать прибывшим частям все русское оружие, которое хранится на их складах. Один Меркулов — дальневосточный купец, плавал шкипером по Амуру, разбогател на торговле хлебом — владелец спичечной фабрики, пароходной компании. Другой приехал из Петербурга, работал в министерстве земледелия, сейчас издает бульварную газетенку. Два брата один другого стоят».

Без даты: «У японцев не вышло! Учредительное собрание Дальневосточной республики в большинстве своем поддерживает нас — коммунистов. Полная ориентация на Советскую Россию! Братья Меркуловы, всякие вержбицкие и другие рвут и мечут, японцы тоже… Главкоком Народно-революционной армии утвердили Василия Блюхера. Белякам это нож острый.

Встретил Руднева. После совместной поездки поддерживаю с ним отношения. Шел мрачнее тучи. На расспросы мои — отмахнулся, сказал сердито:

«Как только японцы уберут собственные штыки, Советы распространятся на весь Дальний Восток…»

— Я не удержался: «Но вы произносили тост за скорейший отъезд полковника Изомэ в Японию».

«Ну, это мы еще посмотрим…» Руднев сердито зашагал прочь.

Теперь нужно быть настороже. Японцы постараются выйти из затруднительного положения».

«6 июня 1921 г. По всему городу звонят колокола, в церквах торжественные богослужения. Это не только по случаю пасхи. В вербную субботу произошел военный переворот. Каппелевские войска сделали свое дело, конечно, по японской указке. Власть захватили братья Меркуловы. В правительство входит генерал Вержбицкий. Наши ушли в подполье, я пока остаюсь учителем, но гимназисты косо на меня смотрят, они тоже участвовали в перевороте.

Слухи о передаче оружия белым войскам подтвердились — из японских складов оно идет генералу Вержбицкому. Японцы действуют по принципу «и нашим и вашим» — с правительством ДВР поддерживают официальные отношения, затевают какие-то переговоры, но тайно вооружают белых. Иначе они не могут: конференция в Вашингтоне продолжается, в повестке дня «сибирский вопрос». Американцы не хотят, чтобы японцы одни господствовали на нашем Дальнем Востоке. Каждый норовит урвать что-то себе. Все это нам надо учитывать. Обстановка сложная, очень сложная».

«Дайрен. Август 1921 г. Это не договор, а ультиматум! Потрясает наглость, с которой японцы ведут себя на конференции. Говорят, все идет от генерала Танака, который негласно руководит дайренской конференцией.

Наша делегация небольшая, но японцы столкнулись с упорным сопротивлением. Что нам еще остается делать? На первом же заседании японцы предъявили проект будущего договора. Мы возражали — давайте решим сначала вопрос об эвакуации японских войск с Дальнего Востока. Господин Мацусима ответил: «Перед тем как уйти, мы хотим, чтобы в вашем доме был хороший порядок… Разве вы против порядка?»

Вот их порядок: крепости в районе Владивостока и корейской границы взорвать. А правительству Дальневосточной республики никогда не возводить их на своих границах.

И еще! В бассейне Тихого океана не держать военного флота, уничтожить существующие военные корабли. Тоже взорвать.

Японцам предоставить более широкие права на Дальнем Востоке. Куда же их еще расширять?! Требуют на вечные времена предоставить им право свободного плавания по Амуру и Сунгари под японским флагом, а японские военные миссии чтобы свободно разъезжали по Забайкалью, Приморью, так же как их промышленники, рыбаки, торговцы, — без виз, паспортов, будто у себя дома.

Десятая статья договора все завершает, хотя она не последняя: «Дальневосточная республика обязуется на все времена не вводить коммунизм и сохранить принцип частной собственности не только для японских подданных, но и для своих граждан!».

И мы опять должны были улыбаться… Тянем время, возражаем против кабального договора. Дайренская конференция продолжается много недель. Наконец господин Мацусима сказал:

«У каждого из нас дома есть свои дела, господа, мы все скучаем по своим близким… Если вы через полчаса не подпишете договор, нам придется прервать конференцию».