— Молодец, парень! Добрался! А где остальные?

Спать! Спать, как животное, задушить сном все мысли, весь мир, всю свою жизнь! На долгие часы — в тяжелый сон, без сновидений, без движений, в сон, подобный смерти. Руки и ноги налиты свинцом, наполнены мраком. Тяжесть усталости наваливается на тело спящего, вдавливая его в постель. Лишь время от времени губы чуть вздрагивают и вырывается короткий вздох. Но он опять спешит погрузиться в небытие, смакует его, наслаждается им, тонет в нем.

Палатка была поставлена в трех километрах от того места, где рабочие компании «Круд» наспех сколотили нечто вроде сарая для хранения взрывчатки. Вертикальные лучи солнца пронизывали полотно, охрой окрашивая его изнутри. В палатке царила удушающая жара. Серебристые лопасти вентилятора месили горячий воздух. Струйки пота медленно стекали по телу спящего.

Пока бригада рабочих разгружала грузовик, три местных пеона лениво рыли могилу для Михалеску.

— Два метра глубины! — проворчал высокий негр, опуская кирку, чтобы утереть пот со лба. — Когда хоронят кого-нибудь из наших, хватает и горсти песка.

Джонни был тут же, рядом. Еще не уложенный как следует, валялся кусок мяса под брезентом цвета хаки, предоставленным ему вместо савана. Всю ночь вариться в собственном соку, в собственной грязи, в собственной шкуре на раскаленном дне кабины…

— Ну прямо как из котла! — припечатал, увидев труп, повар бригады, китаец, который, подобно большинству своих соотечественников, работал когда-то в прачечной.

Наконец после общих усилий могила достигла нужной глубины. Судьба Джонни Михалеску была решена: его невыносимо смердящее тело достанется не замурам, крылатым могильщикам, а червям, как это принято на его родине.

Солнце должно было вот-вот исчезнуть за горизонтом. А в палатке, избавленный, наконец, от смертоносного соседства с нитроглицерином, по-прежнему спал Жерар. Он не будет присутствовать при погребении того, кого он убил.

Похороны были назначены на девять часов. Начальник участка нервничал, потому что никак не мог отыскать свою библию. Ее не было ни на столе, ни под грязными носками в металлическом шкафчике. Куда ж она запропастилась, черт ее побери? Стой, таких слов не стоило бы произносить, дело касалось священного писания. Ага! Вот она, наконец, в аптечке за коробками с лекарствами. Оставив двустворчатую дверь хлопать за своей спиной, Джеральд Мак-Джоуэн быстрым шагом направился к месту погребения.

Еще раз пожар сменил солнце на небосклоне. Он снова стал хозяином равнины и всего видимого мира на целую ночь. Его могучее, неиссякаемое шипение изгнало тишину, заглушив голоса людей.

Два здоровенных янки старались распрямить тело Джонни, чтобы уложить его в мало-мальски пристойной позе. Они пытались преодолеть окоченение, не забывая о том, что пораженные гангреной ткани расползаются под руками, — работенка не из приятных! Из последних сил они сдерживали самые страшные проклятия. Время от времени оба отворачивались, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Повернувшись спиной к разъяренному огню, штурмующему небо, Мак-Джоуэн принялся неуверенно бормотать псалмы. Позади него соломенные, обмакнутые в нефть факелы отбрасывали зыбкие отблески.

Ветра не было, но иногда без всякой причины клубы дыма накатывались на людей, заставляя их задыхаться от кашля.

— «Адонай, глава рода Израилева, явившийся Моисею среди красных языков пламени, сжалься над рабом твоим, господи, мы взываем к тебе…»

Здесь собрались все нефтяники, кроме тех, кто должен был следить за пожаром. В конце каждой фразы индейцы-католики торопливо крестились и бормотали: «Аминь».

— «Поспеши на помощь ко мне, о господи, в тебе мое спасение. Я погряз с головой в прегрешениях моих. О господи, не гневайся на меня».

Один факел замигал и погас. В полутьме кто-то выбрался из общего круга и, надрывно кашляя, исчез в темноте.

— «О господи, наставь неправедного на путь праведный. Укажи мне пути твои, господи, и научи меня мудрости своей…»

Начальник участка закрыл библию. Двое пеонов воткнули свои факелы в землю и начали сбрасывать в яму песок полными лопатами. Но привычного зловещего стука земли о дерево не было: Джонни похоронили без гроба, завернув голое тело в брезент.

Мак-Джоуэн приблизился к краю могилы и пробормотал короткую молитву собственного сочинения.

— Господи, ты сказал: и у лис есть свои норы, а сыну человеческому негде даже преклонить голову. Господи, когда ты был среди нас, ты часто спал в тени палатки или дерева. Прими же создание твое в круг твоих избранных! Мы тебя просим. Может быть, Джонни жил во грехе и скверне, но он умер, выполняя свой долг, и сделал он это наверняка не из гордыни. Прими же его, господи, в доме своем!

— Прими его в доме своем! — подхватили янки.

— Значит, вы не успели вовремя затормозить?

— Он стоял сбоку, я не видел, как он поскользнулся. И потом я так устал…

— Понимаю.

В бараке начальника участка перед тремя стаканами виски сидели Мак-Джоуэн, специалист из Далласа по взрывным работам, и Штурмер. Умытый, выбритый, Жерар великолепно чувствовал себя в свежей одежде, за которой сходил к разгруженному и отныне безобидному грузовику; он был настолько бодр, что и сам удивлялся.

Виски было не простым «бурбоном», а настоящим шотландским. «Уайт Хорс» — для Жерара, во всяком случае, это было в самый раз, а янки пили свое кентуккское — видно, им нравился вкус бриллиантина.

— Я напишу отчет, — продолжал инженер. — Тем более что никаких вопросов не возникает. Его рана сама по себе была неопасной. Умер он от заражения крови… и вы здесь совершенно ни при чем, так я и объясню. Намучились вы с ним, наверное, а?

Жерар окончательно поверил в удачу только тогда, когда инженер вручил ему расписку за доставленные двести килограммов груза.

— Поберегите эту бумажку: она стоит две тысячи долларов, я присоединил сюда и долю вашего напарника. Мой отчет они получат только через неделю. Поэтому хорошенько запомните следующее: Джонни Михалеску умер здесь, по приезде. Перед смертью он просил, чтобы его часть вознаграждения передали вам. Я уже договорился об этом с моими помощниками, они не возражают. Компания достаточно богата…

— Спасибо, большое спасибо, — произнес Жерар.

Две тысячи долларов! Как раз то, что требовалось. Он закрыл глаза. Перед ним замелькали обрывки воспоминаний. Хватит: больше ни одного рейса! Конец этой пытке, конец безумию, страху…

— Когда вы намерены ехать обратно? Если хотите, обратно вас отвезут. У нас есть люди, которые хорошо водят и будут радешеньки провести уикэнд в Лас Пьедрасе. Это даст вам возможность отдохнуть перед следующим рейсом…

Ни в какой новый рейс Штурмер не собирался, но он не видел необходимости сообщать об этом американцу. Тот сразу раскаялся бы в своей щедрости.

— Я поведу грузовик сам. Вот допью и поеду.

Было рано, солнце еще не набрало силы. Шестьдесят часов назад красные грузовики, покинув побережье, отправились в далекий путь. Трое погибли — Бимба, Луиджи, Джонни, — да и священник из Лос Тотумоса, наверное, отправился за ними следом. Но мысли Штурмера не задержались на столь печальном итоге.

Он удобно умостился на подушках сиденья, хлопнул дверцей и резко сорвался с места, со скрежетом переключая скорости, не глядя под колеса, и сразу выскочил на дорогу. Лихо махнул рукой остающимся. Этот прощальный жест показался ему самому нелепым, насмешливым. В зеркальце он увидел, что начальник участка тоже помахал ему вслед. И вот Жерар остался один, наедине со своими планами, с предвкушением ожидающих его радостей. Он ринулся навстречу своему будущему, которое стояло на якоре в тихой бухте, покачиваясь на ласковых волнах Карибского моря.

Жерар что-то выкрикивал, и мотор ревел вовсю, подтягивая своему хозяину. Победная песня так и рвалась из сердца Жерара. Возвращение превращалось в гонку. Кто всю жизнь просидел за баранкой, умеет выражать радость лишь одним способом — скоростью. Особенно после того, как пришлось весь долгий рейс притормаживать, одергивать себя…