Как бы ни оценили эту речь посетители баварской часовни, привыкшие к тому, чтобы богослужение приправлялось музыкой Моцарта и голосом Пасты, как бы ни восприняло ее изощренное ухо теперешнего любителя проповедей, мы заверяем читателя, что в те времена она не только не казалась забавной, но и вообще ничуть не отличалась от всего, что произносилось с церковных кафедр; при этом, несомненно, следует признать, что и своим ораторским искусством, и умом проповедник ничуть не уступает большинству современных церковнослужителей. Примерно в ту же пору священник Ньюгетской тюрьмы должность, которой в наши времена упорно домогаются ученые мужи и джентльмены, - рассказывая об одном из своих духовных сыновей, упоминает, что, находясь в этом последнем своем земном прибежище, тот иногда посещал церковь, но: "основательно позабыв Священное писание, не мог извлечь пользу из поучений"!
Изучая духовные и светские тексты той поры, когда произносились такие проповеди и процветали такие проповедники, мы наткнулись в номере "Британского журнала" от 4 декабря 1725 года на написанный в духе Лукиана или Фонтенеля диалог между Юлием Цезарем и Джеком Шеппардом, с которым за неимением места, к сожалению, не сможем познакомить читателя. Но мы считаем все же своим долгом привести здесь один весьма примечательный отрывок специально для назидания министрам его величества. В сравнении с вигами нынешнего правительства ньюгетский узник обнаруживает возвышенные представления о нравственности и несомненную ясность и здравость суждений. Цезарь возмущен, что его битвы уподобляют уличному разбою, а штурм городов грабежу со взломом.
Джек Шеппард loquitur: {Говорит (лат.).}
"Полно, мой добрый Цезарь. Что преступнее - сорвать замок или изорвать конституцию? Разве кандалы более неприкосновенны, чем свобода народа? Разве бесчестнее переступить через порог тюрьмы, чем преступить законы своей родины?"
Ты прав, о честный Джек. Так отвечаем мы, а не Цезарь, который, подобно многим нынешним законодателям, предпочел отвертеться от неприятных вопросов. Эта беседа Цезаря с Джеком Шеппардом напомнила нам весьма характерные для того времени стансы, которые были посвящены сэру Джеймсу Торнхиллу, написавшему портрет этого разбойника. Вот они:
Великий мастер ты, Торнхилл,
Спасать умерших из могил.
Так Шеппарда ты спас от тлена,
Создав сей образ незабвенный.
"Пусть хоть на край земли сошлют,
Лишь только б жить!" Не внемлет суд.
Но кисть твоя злодея, вора
Уберегла от приговора.
Узнает каждый, чья рука,
И проживет портрет века.
Издревле шел художник к славе,
Разбойников первейших славя.
Дал Александра Апеллес,
Цезарь с Аврелием воскрес,
А Кромвель жив в писаньях Лилли.
Вот так и Шеппард жив в Торнхилле {*}.
"Британский журнал", 28 ноября 1724 г.
{* Перевод Н. Вольпин.}
Поистине удивительные времена, причудливые и своеобразные; сколько странных событий и зрелищ, какое множество колоритных личностей! Натуры будничные, робкие, все те, кого не манит буря и кто не смеет повиноваться зову страстей, возможно, в самом деле, предпочитают унылое, безрадостное существование, которое они влачат при свете газовых ламп и под охраной полисменов; зябко кутая плечи одеялом, они, быть может, восклицают:
"Prisca juvent alios, me nunc denique
natum
Gratulor" {*}.
{* Пусть другим по душе старина, я же поздравляю себя с тем, что родился теперь (лат.).}
Адвокат без практики, коему ни один клиент не решился бы доверить свое дело, но получивший тем не менее от своего покровителя вига поручение собрать факты, нужные для издания новых законов, может, конечно, написать для "Приложения к британскому альманаху" статью, в которой соберет великое множество цифр, доказывающих, что нравственность в наши дни намного выше, чем в прошлом. Бедный юноша! Ему платят за работу, и он усердно выгребает сор, дабы опозорить своих отцов и дедов и превознести магнатов, осуждающих разбой на Лиденхолл-стрит, но осуществляющих его на Пэл-Мэл.
Но отбросим шутки в сторону и поглядим, что причинило больше бед злодеяния прошлого века или теперешние плутни? На улицах уже не услышишь звук пистолетного выстрела; но разве утихли рыдания за наглухо запертой дверью? Открытые убийства и кровопролития теперь весьма редки на наших улицах и на дорогах, леденящие кровь кошмары исчезли, словно призраки при свете дня; но меньше ли стало горя, безмолвных страданий? Вот катит через площадь золоченая коляска с лакеями в пышных ливреях на запятках; по устланным ковром ступенькам спускаются девушки в атласных туфельках; красивой стайкой вплывают они в нарядную благоухающую гостиную, и вы слышите их чарующий смех, звук арфы и мелодию песни. Отец этих девушек и хозяин особняка - стряпчий, которому доверили свой последний грош вдовы, сироты и убогие; и результаты превзошли все ожидания. Но подождем немного: видите вы это изуродованное тело, - душа, которая в нем обитала, убоявшись суда людского, посмела презреть канон о греховности самоубийства.
Окинем взглядом это жалкое холодное жилище, посмотрим на бледное, печальное лицо, источенное беспощадным горем; взор потускневших глаз устремлен на прелестную девушку; это вдова, ограбленная опекуном, пристально всматривается в черты своей дочери, которая пытается заработать на хлеб, делая игрушки для благотворительного базара. Великий боже! Какие мысли роятся в голове у матери? Не представляется ли ей в этот миг участь, уготованная беззащитной красивой бесприданнице в нашем городе и в наш век? Кто скажет, что все это вымысел? Что мы пытаемся развлечь читателя небылицами? Увы, речь идет о печальной действительности, и, думая о ней, как удержаться от слез? Обман куда страшнее насилия для тех, кому знакома история прошлого и нынешнего столетий.
Нас, критиков, порой шутливо упрекают в том, что заголовок книги, помещаемый перед нашими статьями, служит для нас просто крючком, на который мы цепляем свои рассуждения. Вполне возможно, что так оно и есть; ибо, погрузившись в воспоминания о прошлом, мы и в самом деле позабыли о своем намерении обсудить книгу некоего мистера Уайтхеда "Жизнь и приключения английских разбойников, грабителей и пиратов". Но, признаваясь в своей невнимательности или забывчивости, мы можем торжественно заверить читателя, что ни одна из упомянутых в нашей статье забавных историй не была почерпнута нами со страниц этой книги. Вокруг сочинения мистера Уайтхеда было поднято столько шума, что мы с радостным нетерпением ожидали появления его труда, тем более что будучи, как нам кажется, в какой-то мере знакомы с предметом, мы давно уже мечтали написать историю английских разбойников. И в то время, как мы предвкушали появление этого труда, в памяти нашей ожили многочисленные воспоминания детства; да и возможно ли забыть, как еще во время первой нашей поездки в Лондон, проезжая по Финчли Коммон и сидя на коленях у милого папеньки, мы с восторгом и ужасом жадно внимали его рассказам о похождениях разбойников на большой Северной дороге. Вот здесь стояла некогда та кузница, в которой разбойник велел перековать свою лошадь, поставив подковы задом наперед, чтобы сбить со следа погоню; вот дом, у порога которого Терпин часто закусывал, не слезая с седла, дабы ни один путник не ускользнул от его взора. Все здесь было чудесным, необычным; все волновало, все дышало приключением, да и сама Финчли Коммон в те сравнительно недавние времена еще во многом сохраняла свой прежний вид, совершенно утраченный ею сейчас из-за всех этих домиков, вилл, флигельков и прочих загородных построек. Даже на Хаунслоусской пустоши, этом разбойничьем марафоне, теперь развелось такое множество частных владений, что там едва ли осталось место для учений гвардейских частей.