- Есть ли здесь мои прихожане? Все, кто ходит в мою церковь, отойдите в сторону! - смело крикнул он.

В ответ разразился оглушительный рев: "Долой папизм! Долой попов! Утопим их в море!" - и всякие другие проклятья и угрозы.

- Прихожане французской церкви, где вы? - взывал доктор.

- Мы здесь! Долой папизм! - вопили в ответ французы.

- Выходит, оттого, что сто лет назад вас подвергали гонениям, вы теперь, в свою очередь, хотите преследовать других? Разве этому учит вас ваша Библия? Моя Библия этому не учит. Когда ваша церковь нуждалась в починке, я отдал вам неф своей церкви, и вы совершали там свои богослужения и были желанными гостями. Так-то вы платите за доброе отношение к вам? Позор на ваши головы! Позор, говорю я вам! Но меня вам не запугать! Эй, Роджер Хукер, бродяга и браконьер! Кто кормил твою жену и детей, когда ты сидел в тюрьме в Льюисе? А как ты вздумал кого-либо преследовать, Томас Флинт? Посмей только остановить эту похоронную процессию, и не будь я доктором Барнардом, если я не велю завтра же взять тебя под стражу!

Тут раздались крики: "Ура доктору! Да здравствует мировой судья!" Сдается мне, что они исходили от макрели, которая к этому времени была уже в полном сборе и отнюдь не собиралась молчать, как рыба.

- А теперь выходите, пожалуйста, господа, - сказал доктор обоим иноземным священникам, и они довольно смело двинулись вперед, сопровождаемые шевалье де ла Моттом. - Слушайте, друзья и прихожане, члены англиканской церкви и диссентеры! Эти иноземные священнослужители хотят похоронить на соседнем кладбище умершую сестру, подобно тому как вы, иноземные диссентеры, тихо и без помех хороните своих покойников, и я намерен сопровождать этих господ до приготовленной ей могилы, чтобы убедиться, что она упокоилась там в мире, как надеюсь когда-нибудь упокоиться в мире и я.

Тут люди принялись громко приветствовать доктора. Галдеж прекратился. Маленькая процессия выстроилась, в полном порядке прошла по улице и, обойдя протестантскую церковь, вступила на старое кладбище позади Приората. Доктор шагал между двумя римско-католическими патерами. Я и сейчас ясно представляю себе эту сцену - гулкий топот ног, мерцание факелов, а затем мы через приоратские ворота входим на старое монастырское кладбище, где была вырыта могила, на надгробье которой до сих пор можно прочитать, что здесь покоится Кларисса, урожденная де Вьомениль, вдова Фрэнсиса Станислава графа де Саверн и Барр из Лотарингии.

Когда служба окончилась, шевалье де ла Мотт (я стоял рядом с ним, держась за полу его плаща) подошел к доктору.

- Господин доктор, - говорит он, - вы вели себя мужественно, вы предотвратили кровопролитие...

- Мне повезло, сэр, - отвечает доктор.

- Вы спасли жизнь этим почтенным священнослужителям и оградили от оскорблений останки женщины...

- Печальная история которой мне известна, - сурово замечает доктор.

- Я не богат, но вы позволите мне пожертвовать этот кошелек вашим беднякам?

- Сэр, мой долг велит мне принять его, - отвечает доктор. Позднее он сказал мне, что в кошельке было сто луидоров.

- Могу ли я просить позволения пожать вам руку? - восклицает несчастный шевалье.

- Нет, сэр! - говорит доктор, пряча руки за спину. - Пятна на ваших руках не смыть пожертвованием нескольких гиней. - Доктор говорил на превосходном французском языке. - Доброй ночи, дитя мое, и я искренне желаю тебе вырваться из рук этого человека.

- Сударь! - восклицает шевалье, машинально хватаясь за шпагу.

- Мне кажется, сэр, в прошлый раз вы показали свое искусство на пистолетах! - С этими словами доктор Барнард направился к своей калитке, а бедный де ла Мотт сначала остановился, словно пораженный громом, а потом разразился слезами, восклицая, что на нем лежит проклятье - проклятье Каина.

- Мой милый мальчик, - говорил мне впоследствии старый доктор, вспоминая об этих событиях, - твой друг шевалье был самым отъявленным злодеем, какого мне приходилось встречать, и, глядя на его ноги, я всякий раз ожидал увидеть на них раздвоенные копыта.

- Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о несчастной графине? попросил я его.

Но он ничего о ней не знал, ибо видел ее всего лишь один раз.

- И по правде говоря, - сказал он, лукаво поглядев на меня, - случилось так, что и с твоим почтенным семейством я тоже не был на слишком короткой ноге.

Глава V. Я слышу звон лондонских колоколов

Как ни велика была неприязнь доктора Барнарда к нашему семейству, он не питал подобных предубеждений к младшему поколению и к милой крошке Агнесе, а напротив, очень любил нас обоих. Почитая себя человеком, лишенным всяких предрассудков, он выказывал большое великодушие даже к приверженцам римско-католической церкви. Он послал свою жену с визитом к миссис Уэстон, и обе семьи, прежде почти не знавшие друг друга, теперь свели знакомство. Маленькая Агнеса постоянно жила у этих Уэстонов, с которыми сблизился также и шевалье де ла Мотт. Впрочем, мы убедились, что он уже был с ними знаком, когда послал меня разносить знаменитое известие насчет "макрели", которое собрало по меньшей мере десяток жителей нашего города. Помнится, у м-иссис Уэстон всегда был ужасно перепуганный вид, словно у нее перед глазами вечно торчало какое-то привидение. Однако все эти страхи не мешали ей ласково обходиться с маленькой Агнесой.

Младший из братьев Уэстон (тот, который обругал меня в день похорон) был красноглазый прыщеватый головорез; он вечно где-то шатался и, осмелюсь доложить, пользовался весьма сомнительною репутацией в округе. Говорили, будто Уэстоны владеют порядочным состоянием. Жили они довольно богато, держали карету для хозяйки и отличных лошадей для верховой езды. Они почти ни с кем не знались, быть может, потому, что принадлежали к числу приверженцев римско-католической церкви, весьма немногочисленных в нашем графстве, если не считать проживавших в Эренделе и Слиндоне лордов и леди, которые, однако, были слишком знатными господами, чтобы водить компанию с безвестными сельскими сквайрами, промышлявшими охотой на лисиц и барышничеством. Мосье де ла Мотт, который, как я уже говорил, был джентльменом хоть куда, сошелся с этими господами на короткую ногу, но ведь они вместе обделывали дела, суть коих я начал понимать лишь много позже, когда мне исполнилось уже лет десять или двенадцать и я ходил в Приорат навещать мою маленькую Агнесу. Она быстро превращалась в настоящую леди. У нее были учителя танцев, учителя музыки и учителя языков (те самые иноземные господа с тонзурами, которые вечно околачивались в Приорате), и она так выросла, что матушка стала поговаривать, не пора ли уже пудрить ей волосы. О, боже! Другая рука выбелила их ныне, но мне одинаково милы и вороново крыло, и серебро!