Мексика, 1922 г.

Как обычно, около полудня начальник полиции для острастки кого-нибудь казнил. Экзекуции проводились почти каждый день. Такие порядки царили в этом мексиканском городке.

Я был на склоне холма на полпути от железнодорожной станции, когда раздался первый резкий залп. Я инстинктивно сунул руку в пиджак. Большую часть пути мне удалось пройти в тени, но когда я оказался на Плаза Сивика, солнце схватило меня мертвой хваткой за глотку, сдавило, выжав капли пота из всех пор.

Казни проводились во дворе полицейской казармы, ворота при этом держались широко распахнутыми, чтобы любой, для кого это представляло интерес, мог беспрепятственно наблюдать за происходящим. На этот раз группу зевак составляла пара дюжин индейцев и метисов. Совсем не мало, если принять во внимание полуденную жару и ту периодичность, с которой эти представления повторялись.

Позади небольшой толпы стоял весь в мелкой белой дорожной пыли «мерседес-родстер» с закрытым складным верхом. Экзотика по теперешним временам для такого городка, как Бонито. Еще большее удивление вызывал водитель, который как раз вылезал из автомобиля, когда я появился рядом. Это был священник, хотя и не похожий на тех, которых мне доводилось встречать за пределами Ирландии, — как бык здоровый, в шляпе с загнутыми полями и выцветшей сутане.

Не обратив ни малейшего внимания на людей в толпе, большинство из которых было удивлено его появлением, он достал из толстого кожаного портсигара сигару и стал искать спички. Я опередил его, нашел свои, чиркнул и предложил прикурить.

Священник повернулся и внимательно посмотрел на меня, впервые предоставив возможность разглядеть его лицо. Спутавшаяся седеющая борода, живые синие глаза, на виске над левой бровью след старого, явно пулевого ранения. Один из счастливчиков, выживших в революцию.

Он молча прикурил. Мы стояли рядом и наблюдали за тем, как из тюремного помещения через двор провели трех индейцев и поставили их к стене. Там на земле уже лежали тела шестерых. На стене виднелись следы от пуль. Трое приговоренных смиренно стояли, пока сержант связывал им руки за спиной.

— И часто такое происходит? — спросил священник.

Вопрос был задан на испанском, но с акцентом, который свидетельствовал о том, что священник мог быть кем угодно, но только не мексиканцем. Я ответил по-английски:

— Начальник полиции говорит, что это единственный способ сократить количество заключенных в тюрьме.

Он взглянул на меня, слегка нахмурив брови.

— Ирландец?

— Самый что ни на есть, святой отец.

— Далековато от дома.

Наверное, американец из Новой Англии или что-то в этом роде, подумал я.

— А разве революцию здесь не считают закончившейся? — спросил он и опять посмотрел на происходившее во дворе полицейского участка. — Что за проклятая страна!

Замечание явно несвойственное священнослужителю, но вполне объяснимое в данной ситуации.

— Среди нас всегда найдутся недовольные, святой отец, даже после революции, — заметил я. — А некоторые в этих местах полагают, что охотничий сезон на священников все еще продолжается.

— Мы все в руках Господа, — сказал он сурово. — Каждый из нас.

Вопрос был спорным, но продолжить разговор не удалось. Один из осужденных, стоявших у стены, которому сержант уже был готов завязать руки за спину, вдруг что-то резко выкрикнул и показал рукой в нашу сторону.

Возникло некоторое замешательство, затем молодой полицейский подошел к воротам и позвал священника. Тот, не сказав мне ни слова, направился в его сторону.

— Хотите верьте, хотите нет, святой отец, но одна из этих свиней жаждет исповедаться, — услышал я слова полицейского.

В ответ священник не проронил ни слова, достал из кармана католический требник, выплюнул изо рта сигару и вошел в ворота. Когда он достиг стены, все трое в ожидании уже стояли на коленях.

Я не стал смотреть, что будет дальше, а развернулся и пошел через площадь к «Отелю Бланко», расположенному в дальней ее части. Как умирают люди, я видел и раньше, по крайней мере, так я мотивировал свой уход. Гостиница представляла собой высокое красивое здание, которое во время войны было превращено правительственными войсками в мощный укрепленный пункт. Осыпающийся ее фасад был испещрен следами от пуль.

Во внутреннем дворике, вымощенном плиткой багрового цвета, бил фонтан. Мрак веранды манил к себе прохладой. Владелец гостиницы, расположившись в плетеном кресле рядом с сетчатой дверью, обмахивался веером из пальмы. Его звали Янош. Насколько мне удалось узнать, он был венгром, хотя и говорил на отличном английском. И что сразу бросалось в глаза — это его неимоверные габариты. Он весил по меньшей мере семнадцать или восемнадцать стоунов[1], имел отвислый живот и постоянно потел.

— А, мистер Киф. Жаркий день. Не хотите выпить со мной пива?

Рядом с ним стояло наполненное водой ведро, из которого торчали несколько керамических бутылок. Я взял одну, откупорил. В это время из двора казармы раздался еще один залп. Я присел на перила рядом с Яношем. Толпа стала расходиться.

— Как это мерзко, — сказал Янош. Он произнес это так, как будто не осуждал происходившего.

— Да, это очень мерзко, — ответил я автоматически, так как в этот момент искал глазами священника.

Он появился из ворот вместе с полицейским. Они оба направились к «мерседесу». После непродолжительного разговора полицейский отдал честь священнику, который затем сел в машину и уехал.

— Странная картина, — прокомментировал Янош. — Священник, да еще за рулем.

— Я тоже так считаю, — сказал я и, допив пиво, поднялся.

— Но для вас это не такая уж и диковина, мистер Киф. Возьмите еще пива.

Он достал следующую бутылку, подождал, пока с нее стечет вода, а затем протянул мне.

— У вас в Ирландии много таких машин. А здесь это — крайняя редкость. Я полагаю, вы умеете управлять автомобилем?

Он явно к чему-то клонил.

— Ну, это не так сложно, — ответил я.

— Для умного человека, возможно, и не сложно, но для этих крестьян... — Он пожал плечами. — Они не способны постичь ничего, кроме самых простых вещей. У меня самого есть грузовик, единственный на весь Бонито. Очень необходимая вещь для моего бизнеса. Я специально привез из Тампико автомеханика-водителя, но этот бедняга ввязался в политику. Да, опасное занятие в этой стране, — произнес Янош, вытер с лица выступивший пот. — Он был в первой партии расстрелянных сегодня утром. Несчастный.

Очевидно, хозяин гостиницы имел в виду себя.

— Такова жизнь, мистер Янош. Ему не следовало в это влезать.

Тяжело было на все это смотреть, но лучшие человеческие чувства уже давно перегорели во мне, и незачем было сильно переживать, особенно в данной ситуации. Это не мое дело, и к тому же разговор, от которого веяло фальшью, мне порядком надоел. Было жарко, и я устал. Ничего так не хотелось, как окунуться в ванну и, если удастся, до отхода поезда поваляться пару часов в постели. Я поднялся.

— Мне нужно доставить в Гуилу очень важный груз. Вам знакомо это местечко? — спросил Янош.

Теперь я понял, что он хотел, но с какой стати я должен облегчать ему жизнь?

— Нет, впервые слышу.

— Это в трехстах милях к северу отсюда, в направлении к границе со Штатами. Дороги грязные, но, если нет дождей, вполне сносные.

Ну и что из этого? С меня хватит.

— У меня в половине третьего поезд на Тампико, — сказал я.

— Вы бы могли завтра вечером вернуться и уехать на следующий день.

— И при этом опоздать на гаванский пароход, отплывающий завтра вечером, — возразил я. — Ведь компенсации за неиспользованный билет не предусмотрено.

— Сколько он стоит? Сорок два американских доллара? — Он пожал плечами. — Я заплачу вам пятьсот, мистер Киф. Пять сотен добрых долларов США, и к тому же очень легко заработанных. Вы должны согласиться.