Интересно, понимал ли он в тот момент, с какими проблемами нам теперь придется столкнуться? — думал я. Теперь к утру дорогу развезет, а стремительные потоки воды превратят некогда пересохшие русла речек в непреодолимую для нас преграду.

Далее размышлять о серьезности нашего положения не имело никакого смысла: уж этим-то точно делу не поможешь. Концом пледа я укутал колени от холода и поднял воротник.

А скольких же ты, Киф, отправил на тот свет? Можно ли было заснуть после такого вопроса?

Наступило серое, унылое утро. Дождь все еще лил как из ведра. Наш автомобиль стоял на самом краю русла вздувшейся от бурных потоков реки. Сплошная пена на поверхности воды напоминала цветение вереска, которое можно наблюдать ноябрьским утром у себя на далекой родине. Горы обступали нас гораздо ближе, чем я мог ожидать. Мы развернули карту и наконец определили наше местоположение.

Предстояло преодолеть еще десять — двенадцать миль, прежде чем мы смогли бы попасть на дорогу, ведущую в Нонава-Пасс. Эта дорога, четко обозначенная на карте, проходила в расселине между двумя высокими горами, на вершине одной из которых лежал белый, словно сахар, снег, а другую венчала упирающаяся в небо корона из трех зубцов. Несмотря на дождь, с места нашей стоянки обе горы отлично просматривались.

Ван Хорн нажал на стартер, и двигатель «мерседеса» мгновенно заработал. Машина медленно тронулась с места, с трудом прокладывая себе дорогу. Колея, по которой мы двигались прежде, за ночь была размыта дождевыми потоками.

Было довольно холодно. Виктория, все еще закутанная в оба пледа, вглядывалась в наступившее утро. Как всегда, ее лицо было очень серьезным и опечаленным. Я спросил, хорошо ли она себя чувствует? В ответ девушка кивнула и улыбнулась. Это меня порадовало.

— Где ты так хорошо научился говорить по-испански? — спросил меня Ван Хорн.

— Моя мать родилась в Севилье.

— Неужели? Твой отец, должно быть, много поездил по свету. А я научился испанскому в Хуаресе, когда работал там менеджером в одном маленьком казино. Некоторое время мне пришлось отсидеть в Ливенуорте, тюрьме штата Техас, пока не сбежал оттуда.

— За что посадили?

— Подстрелил парня, который сам пытался меня застрелить. Только у него в суде были друзья, а у меня нет.

Меня поразили изменения, произошедшие в манерах Ван Хорна. Голос его вдруг стал резким и самоуверенным. В нем зазвучали чересчур твердые нотки, будто он усиленно пытался кого-то в чем-то убедить, вот только непонятно кого — меня или себя. Через пару минут мы преодолели небольшой подъем и прямо перед собой внизу увидели конный разъезд федералов.

Они, уже успев спешиться и разбить лагерь, теперь стояли в кружок, видимо в ожидании дальнейших распоряжений старшего по званию. Наша встреча была неожиданной как для нас, так и для них. На тихий звук двигателя, работавшего на малых оборотах, накладывался сильный шум проливного дождя, и поэтому федералы не слышали приближения автомобиля.

Увидев машину, один из кавалеристов что-то неистово крикнул. Резким движением Ван Хорн повернул руль и что было сил нажал на газ. Раздалось несколько одиночных выстрелов, но мы уже мчались вниз по склону через глубокие лужи прямиком к горам.

Федералы кинулись в погоню, исход которой у них, обычно отличных наездников, сомнений не вызывал. Священник, демонстрируя чудеса вождения автомобиля, гнал «мерседес» напропалую. В тех местах, где ему приходилось периодически резко сбрасывать скорость, на земле от колес оставались глубокие отметины.

Около двух сотен ярдов отделяло нас от преследователей, как вдруг Ван Хорн выругался и резко сбросил скорость. На нашем пути возникла небольшая бурлящая речка. Пока на малой скорости мы преодолевали эту преграду, расстояние между нами и федералами сократилось до пятидесяти ярдов, не более. Машина, пробуксовывая, медленно взбиралась на противоположный берег, лежащий у подножия горы с сахарно-белой вершиной.

— Как только выберемся наверх, окажемся на той самой дороге! — крикнул священник. — Они ни за что от нас не отвяжутся. Там, у тебя в ногах, «томпсон». Ну-ка, припугни их.

Подняв с пола заветную дорожную сумку священника, я открыл ее и увидел ручной пулемет, лежащий поверх десятка пачек новеньких банкнотов. Каким бы забавным это открытие ни показалось, мне все же предстояло заняться более важным делом. Просунув дуло пулемета в окно автомобиля, я выпустил поверх голов преследователей длинную очередь. Это немного остудило их пыл, и они уже начали придерживать лошадей. Я вновь попытался открыть огонь, но неожиданно барабанный магазин пулемета заклинило. У ручных пулеметов такой конструкции такое случалось довольно часто.

Всадники уже взбирались вверх по склону, когда мы, наконец перевалив седловину холма, увидели внизу, в пятидесяти ярдах от нас, долгожданную дорогу. Она была в гораздо лучшем состоянии, чем я предполагал. Выехав на нее, автомобиль стал подниматься выше в горы, и я было решил, что мы теперь в безопасности.

Неожиданно Ван Хорн посмотрел на меня и, как-то злобно улыбнувшись, переключил скорость. Дорога, идя на подъем, прижалась к краю горного ущелья. Вновь бросив взгляд вперед, священник неожиданно вскрикнул и нажал на тормоз. Огромный осколок горы, отвалившийся, вероятно, в результате ночного ливня, перегородил нам путь. Дороги, как таковой, уже не существовало.

Ван Хорн дал задний ход и начал разворачиваться, но было слишком поздно. Более десятка федералов, догнав нас на подъеме, со злобными криками окружили машину.

Очередью из своего «энфилда» я смог бы уложить двоих из них, но никак не больше. Силы были слишком неравными, и я, положив автомат на сиденье и высоко подняв руки, вылез из машины.

Дальнейший ход событий показал, что эти минуты могли оказаться в моей жизни последними. Вылезая из «мерседеса», я получил удар ногой в спину и упал на четвереньки. Деваться было некуда. Целая дюжина лошадей вокруг, неистово ударяя копытами о землю, была готова затоптать меня насмерть. Последнего из двух нанесенных ударов было достаточно, чтобы сломать мне ребро. Затем я почувствовал, как чья-то железная рука вцепилась в ворот моего пиджака и поставила меня на ноги.

Ван Хорн, одной рукой придерживая меня и сжав в кулак другую, ударил по корпусу стоящую рядом лошадь. Удар оказался такой силы, что та, внезапно отскочив в сторону, чуть было не сбросила с себя наездника. Один из федералов, взмахнув рукой, хлестнул священника кожаной плетью. Как только плеть обвила руку Ван Хорна, тот резко дернул ее на себя и без видимых усилий сдернул всадника на землю. Да, этот человек обладал недюжинной силой, подумал я.

Среди федералов возникло замешательство. Они, натянув удила, постарались отъехать немного в сторону, чтобы лошади не задели копытами их незадачливого товарища. Кое-кто уже начал оголять шашки. Дело принимало совсем плохой оборот, как внезапно раздался одиночный выстрел и в круг, образованный конными солдатами, стремительно въехал молодой офицер.

У него было узкое, с желтоватым оттенком лицо. Над верхней губой обозначилась темная полоска усов. Серебряные лейтенантские полоски на погонах свидетельствовали о его воинском звании. В отличие от остальных лейтенант не носил прорезиненной накидки, отчего его строгая военная форма намокла под ночным дождем.

С застывшей на лице ледяной улыбкой он, не слезая с лошади, наклонился над Ван Хорном и приставил к его лбу дуло револьвера.

— Не важно, кто ты. Большой ты человек или маленький, сильный или слабый. Один выстрел урезонит любого.

— Сначала отгони эту свору собак, — произнес священник. — Тогда и сопротивляться не будем.

— Ты-то уж точно. Скорее всего, я оставлю вас в живых, хотя предпочел бы поступить иначе. Вы уже и так перешли все границы. А теперь снимай свою сутану.

Ван Хорн, уперев руки в бока, с удивлением уставился на него:

— А если я тебя, ничтожество, пошлю куда подальше?