Грегори молча подошел к брезенту, осторожно приподнял край, заглянул и отбросил полотнище в сторону.

На снегу, поджав к животу руки и ноги, лежал на боку обнаженный человек. Поза была такая, словно он то ли рухнул ничком на что-то невидимое, то ли отталкивал это невидимое локтями и коленями. Там, где он лежал, пропаханная в снегу колея, которая начиналась у окна, кончалась. Неполных два шага отделяли его голову от порога. Перед порогом снег был нетронутый.

– Ну что, может, взглянете на него? - предложил Грегори Соренсену, поднявшись с корточек; из-за неудобной позы у него к лицу прилила кровь. - Кто это? - спросил он полисмена, который надвигал шлем на глаза, чтобы защитить их от солнца.

– Хансел, господин лейтенант. Джон Хансел, владелец красильни.

Грегори не спускал глаз с Соренсена, который, вынув из чемодана резиновые перчатки и надев их, осторожно ощупал руки и ноги покойника, оттянул веки, а потом обследовал его изогнутую колесом спину, буквально водя по ней носом.

– Он что, немец?

– Не знаю. Может, и из немцев, точно сказать не могу. Уже его отец и мать жили в здешних местах.

– Когда он умер?

– Вчера утром, господин лейтенант. Доктор сказал, что от сердца. У него было больное сердце, доктор запрещал ему работать, да он не слушался. С той поры, как от него сбежала жена, он вообще махнул на себя рукой.

– Были тут еще покойники?

Соренсен поднялся, отряхнул колени, смахнул платком невидимую пылинку с рукава и аккуратно уложил резиновые перчатки в чехол.

– Позавчера был один, господин лейтенант, да уже похоронили. Вчера в полдень.

– Значит, с того времени был только этот труп?

– Да.

– Ну, доктор, как?

Грегори подошел к Соренсену. Они стояли под высоким кустом, на его верхушку падали солнечные лучи, и с веток на снег сыпалась частая капель.

– Ну что я могу сказать?

Вид у Соренсена был обиженный, если не оскорбленный.

– Смерть наступила сутки назад, а то и раньше. Появились трупные пятна, лицевые мышцы полностью окостенели.

– А конечности? А? Ну что вы молчите?

Они разговаривали шепотом, но с какой-то странной ожесточенностью.

– Сами видите.

– Я ведь не врач.

– Нету окостенения. Да, нету, нарушил кто-то - и баста!

– Оно не вернется?

– Частично должно возвратиться, но не обязательно. А что, это очень важно?

– Но оно было?

– Окостенение бывает всегда, это-то вы должны знать. И кончайте, пожалуйста, расспросы, я ничего больше не могу сообщить.

– Благодарю вас, - не скрывая раздражения, бросил Грегори и направился ко входу в морг.

Дверь была приоткрыта, но чтобы войти в морг, пришлось бы перешагивать, вернее, перепрыгивать через труп. «Тут и так все истоптано, - подумал Грегори, - лучше не оставлять лишних следов». Он потянул сбоку за скобу. Никакого результата. Тогда он рванул, и дверь с размаху ударила в стену. Внутри было темно. В щель под дверью намело немного снега, теперь он таял и расплывался по полу лужицей. Грегори зажмурился и, поеживаясь от промозглого холода, которым тянуло от стен, ждал, когда глаза привыкнут к темноте.

Разбитое окно пропускало немного света, второе же, забеленное известкой, было почти непрозрачным. В центре барака стоял гроб, выстланный стружками. К нему прислонен венок, обвитый черной лентой. Можно было прочесть слова: «безутешной скорби». В углу стояла крышка гpo6a. Под окном на земляном полу были разбросаны стружки. Напротив, у другой стены, стояли кирка, лопаты и лежал моток перепачканных глиной веревок. И еще лежало несколько досок.

Грегори вышел на улицу и прикрыл глаза, отвыкшие в темноте от света. Полицейский, стараясь не дотрагиваться до трупа, осторожно накрывал его брезентом.

– Вы дежурили до трех ночи? - подойдя к нему, спросил Грегори.

– Да, господин лейтенант. - Полисмен выпрямился.

– И где было тело?

– Пока я дежурил? В гробу.

– Вы проверяли?

– Да.

– Открывали дверь?

– Нет, я светил фонарем в окно.

– Стекло было разбито?

– Нет.

– А гроб?

– Простите?

– Гроб был открыт?

– Да.

– Как лежал покойник?

– Обыкновенно.

– Почему он голый?

Полицейский оживился.

– Хоронить его должны были сегодня, а с одеждой это целая история. С тех пор как от него сбежала жена (это было два года назад), он жил с сестрой. Страшно тяжелая женщина, ни с кем не ладит. Костюм, который был на нем (он умер сразу после завтрака), она не дала, потому что он, дескать, новый и ей жалко. Она собиралась дать старый, а когда приехали из похоронного бюро, сказала, что перекрасит в черный цвет какой-нибудь похуже, но тот, из похоронного бюро, не захотел приезжать во второй раз и взял труп, как был, без одежды. Сегодня она собиралась привезти костюм…

– Слушайте, Грегори, я, пожалуй, поеду. Мне тут делать нечего, - заявил вдруг Соренсен, внимательно прислушивавшийся к разговору. - Дайте мне машину. А сами возьмете здесь…

– Ага, сейчас поговорим, - бросил Грегори. Соренсен раздражал его. - Постараюсь что-нибудь придумать для вас, - все-таки добавил он, глядя на помятый брезент. Внешность покойного хорошо запомнилась ему, хоть видел он его всего несколько минут. Старик, за шестьдесят. Руки мозолистые и темные, темнее лица. Во весь череп лысина, и только на висках да на затылке пробивается седая щетина. Но особенно врезалось Грегори в память удивление, застывшее в широко открытых помутневших глазах.

В пальто становилось жарко. Грегори прикинул, когда солнце дойдет до этого пока что затененного места. К тому времени надо будет снять все следы.

Он собирался уже посылать на шоссе полисмена, но тут увидел своих людей и кинулся им навстречу.

– Ну наконец-то. Давайте поторапливайтесь. Томас, для меня очень важны следы между окном и дверью. Только получше посыпайте тальком, снег влажный. И осторожно, а то все расползется! Я еду в город. А вы сделайте все измерения; да, и расстояние до воды - там, за кустами, ручей. Пару общих снимков и обыщите как следует берег, может, я что прозевал.

– Не беспокойтесь, Грегори, все будет в лучшем виде! - заверил Вильсон. Свой плоский чемоданчик он нес на ремне, перекинутом через плечо. Чемодан бился о бедро, и оттого казалось, что Вильсон хромает. - Пришлите за нами машину, ладно? - добавил он на ходу.