Мама взяла с собой мешок для картошки, небольшой мешочек для муки, по-старушечьи повязала темный бабушкин платок. Надела папин пиджак, бабушкину длинную юбку. Оглядела себя и осталась довольной. Чем не старуха?!

— Как раз то, что нужно. Теперь можно отправляться.

— И я с тобой.

— Нет, доченька, побудь дома за хозяйку, ладно? А со мной пойдешь как-нибудь в другой раз.

Я ничего не ответила, только тяжко вздохнула.

— Ты когда вернешься?

— Может, сегодня, а может, завтра утром. Как управлюсь.

— Не забудь, что комендантский час теперь с шести вечера до шести утра, — напомнила я. — До пятнадцатого февраля так будет.

— До пятнадцатого февраля я постараюсь вернуться.

— Ой, что ты! — испугалась я.

— Я пошутила. — Мама выдавила из себя улыбку. Потом опустилась на табуретку в прихожей, с минуту посидела молча перед дорогой и вышла.

Дома остались отец, бабушка и я. Витя на работе в «школе». Бабушка, кряхтя, садится на диван рядом с отцом, хочет помочь ему шить мешки.

Пока мама собиралась идти в деревню, отец все время молчал, опустив глаза вниз, и только иногда вздыхал. Я знаю своего папу. Если б не болезнь, он бы не сидел дома. А теперь он, как бабушка, ничего не может сделать.

Я ждала маму к вечеру. Вернулся с работы Витя, принес несколько картошин. Я пересчитала — ровно десять, по две штуки каждому. Хорошенечко вымыла картофель, но чистить не стала, чтобы с кожурой не срезать лишнего. Сварила в мундире. Мы поели, а мамины картошины остались в чугунке.

Наступил комендантский час, а мама все еще не вернулась. Я не отходила от окна. Только время от времени мы с Витей спускались вниз, открывали входную дверь, прислушивались, не стреляют ли где. Вот приближаются чьи-то шаги. Нет, это не мама. По улице ходит патруль, гулко стуча тяжелыми сапогами. Как только шаги затихали, у нас все холодело внутри, сердце останавливалось от страха: вот сейчас раздастся выстрел…

Ночью никто не сомкнул глаз. Мы успокаивали друг друга: мол, разве за один день управишься? Ведь деревня не рынок, где все выставляют свой товар напоказ. Надо пройтись по домам, спросить у людей, кому нужно пикейное покрывало. Так мы друг друга утешали, а уснуть не могли.

И только днем мама постучала в нашу дверь. Я сразу догадалась, что это она, только мама умеет так осторожно стучать, чтобы не переполошить всех. Я бросилась открывать дверь.

Мама вошла раскрасневшаяся от мороза, скинула задубевшими руками большой тяжелый мешок.

— Как ты столько донесла? Ведь надорваться можно, — сказал отец.

— Помогите развязать платок, а то пальцы не слушаются.

Мы помогли маме раздеться. Она опустилась на диван, наклонилась, стянула бурки и стала растирать замерзшие пальцы ног.

— Дай-ка я, — сказал отец.

Он сел на пол и принялся растирать мамины ноги. Пальцы на ногах покраснели и вспухли. Потом он растер ей руки. А мама говорила:

— Мне повезло. Шурин племянник Володя Климович хороший парень, добрый, подсобил мне. До самого города подвез на велосипеде мою картошку. И еще муки мешочек. А чтоб не промерзла, завернул ее в рогожу.

— Спасибо ему. Ты бы не донесла, — сказал отец.

— Почему? Своя ноша не тянет. А тебе, доченька, тетя Шура гостинец прислала. Достань из кармана.

Я вытащила два яйца. Уставилась на гостинец, как на чудо. Я уже позабыла, когда ела их последний раз.

Вид у меня был, наверно, до смешного растерянный, потому что все улыбались, глядя на меня. Спохватившись, я положила оба яйца на стол и сказала маме:

— Ты лучше мачанку сделай для всех. Мука есть.

— На мачанку нужно мясо или колбаса.

— А ты сделай из яйца. Оно все заменит. — Я зажмурилась, представляя, какую вкуснятину буду есть, и мечтательно проговорила: — Царское блюдо.

Через несколько дней пришел к нам Володя. Он был высокий, как Витя, и, наверное, его ровесник. Пришел он в конце дня, Витя как раз был дома. Мне интересно было наблюдать, как они долго смотрели в глаза друг другу. Наверное, они что-то там увидели, одновременно широко заулыбались и крепко обнялись.

— Книги читаешь? — спросил Володя, кивнув на этажерку.

— Читаю, — ответил Витя. — Все перечитал.

— А мне дашь что-нибудь почитать?

— Дам.

Володя подошел к этажерке, пробежал глазами по книгам, выбрал «Рассказы» Джека Лондона.

— Эту можно?

— Бери.

Володя засунул книгу за пазуху, взял рогожу, которой укрывал в дороге мешок с картошкой.

— Я пойду? — спросил он почему-то у Вити.

— Я тебя провожу.

Подошла мама.

— Володенька! Спасибо тебе еще раз за помощь. Передай привет тете Шуре. Скажи, как только потеплеет, я опять приду.

— Картошка не померзла тогда?

— Немного прихватило сверху, была сладкая.

— Зато вместо сахара с чаем можно пить.

— Не говори.

Витя с Володей ушли. А я с благодарностью думала о Володе, какой он хороший парень, помог маме привезти картошку.

Через полчаса брат вернулся. Витя сиял:

— Ну и Славка, ну и проныра! Я привел к ним Володю, думал познакомить с хорошим, нужным парнем, а они уже знакомы. Славка со своей матерью ходил в Сенницу, побывали они и в Володиной деревне Канючицы. И так далее.

— А что такое «и так далее»?

— Так говорят: и так далее. Ну и ловкач этот Славка! А мне тогда ни слова не сказал.

На всех заборах расклеен приказ генерального комиссара Вильгельма Кубэ об изъятии у населения предметов из меди, цинка, никеля, олова, а также из латуни, бронзы, мельхиора и красной меди.

Дальше шел длинный перечень вещей домашнего обихода, которые должны быть сданы «с сегодняшнего дня и до конца войны».

Я украдкой сорвала приказ и принесла домой. С приказом в руках я ходила по комнате: открутила никелевые шарики с кроватей и бросила в корзинку. Там же очутился термос, бронзовая статуэтка Мефистофеля в большой шляпе, папин чернильный прибор, моя коллекция старинных монет. Самовар в корзинку не влез, и я поставила его рядом. Когда принялась откручивать дверные ручки, мама не выдержала:

— Что ты делаешь? Больше заняться нечем?

— Не желаю помогать фашистам. — И показала маме приказ.

— Как же теперь двери открывать?

— В сарайчике валяются старые, ржавые.

— А это куда денешь?

— Закопаем на огороде. Лучше в землю, чем фашистам отдать.

— И самовар?

В пузатый блестящий самовар можно было смотреться, как в зеркало. Подойду к самовару, увижу свое перекошенное лицо и сразу вспоминаю комнату смеха в нашем довоенном парке. Там вдоль стен стояли такие же кривые зеркала. И люди смеялись, глядя на свои вытянутые или круглые, как блин, физиономии.

— Дай мне какую-нибудь тряпку. Завернем, и ничего с ним не сделается. Полежит, пока фрицев прогоним.

Мама вздохнула:

— Скорей бы прогнали. — Она вынула из кошелки термос. — Это совсем не обязательно прятать.

— Что ты! Термос нужен Вите. Он его в лес возьмет!

— Мал еще по лесам таскаться.

К Вите часто заходили Элик и Толик. Они садились в углу и тихо разговаривали. Ребята мечтали о том, как их примут в партизанский отряд и они станут бить фашистов. Славку я уже давно не видела. Когда я спросила, где он, Толя ответил, что Славка уехал в деревню к бабушке. Я никогда от него не слышала о бабушке, которая жила в деревне. Потом я увидела его на улице с забинтованной шеей.

— Славка, что с тобой?

— Свинка. Вот здесь больно. — Он показал рукой чуть ниже уха и скривился.

— При свинке ничего не болит, просто опухает шея и от больного можно заразиться.

— У меня незаразная свинка. Хотя заразила меня свинья. — Слово «свинья» он произнес многозначительно. — Передай Вите, что мне нужно его видеть.

И он пошел, насвистывая, небольшого роста, с высоко поднятой головой.

Когда я передала Вите его просьбу, он, не ужиная, помчался к Славке.