— Я тоже хочу! — мгновенно решила Саша.

— Расхоти, — посоветовали парни. — Девушек не берут,

— Это мы еще посмотрим!

— Что ж, попробуй! Просись к нам, в студенческую роту. На фронт вместе поедем. Ты, Саша, — парень боевой.

Саша не стала медлить. Вскоре она, сжимая в горячей руке паспорт и комсомольский билет, уже стояла в очереди, которая тянулась к столу, где записывали добровольцев. Когда подошла ее очередь, Саше сразу сказали:

— Женщин не зачисляем.

— Я комсомолка...

— Ну и что ж. Нам нужны люди, годные к строевой службе.

— Я годна! Знаю винтовку, умею стрелять. Научилась в стрелковом кружке еще в школе, — спешила доказать свое Саша. — И еще я умею работать на радиостанции. Знаю азбуку Морзе. Занималась в кружке Осоавиахима в институте. Пригожусь как радистка...

Но и эти доводы не помогли. Огорченная, Саша вернулась в свою девичью бригаду. Там ее ждала новость: всех студентов направляют рыть окопы куда-то к фронту, кажется, в сторону Смоленска.

«Ну что ж, — сказала себе Саша, — поеду на окопы. И это работа для фронта».

Всей комнатой общежития собирались к отъезду, как еще совсем недавно готовились к экзаменам. Впрочем, сборы были несложны: уложить заплечные мешки с нехитрыми пожитками — лишних вещей никто не брал. Еще надо было заново наточить лопаты, получше смазать обувь — на окопных работах придется пробыть, может быть, до осенних дождей. Уже все понимали, что война — надолго.

На следующее утро, когда все уже были готовы к отправке, но до отъезда оставалось еще какое-то время, комната общежития, где жила Саша с подругами, опустела. У каждой нашлись какие-то дела напоследок. Ушла и Саша: она решила узнать в канцелярии института, нет ли ей письма из дома. Вестей оттуда она не получала давно и очень беспокоилась о родных, а больше всего о матери, которая последнее время все чаще прихварывала.

Когда все вернулись, то увидели, что Саша сидит у стопа очень расстроенная, а перед нею лежит надорванный конверт и письмо.

— Что случилось?

— Плохо у меня дома...

— Да что, что?

— Отец в армию отправился, добровольцем. Но по годам ему поздно. Вернули его оттуда, приехал едва живой, разболелся: сердце... Лежит дома. А мама сама помощи требует. С ними только сестренка девяти лет...

— Вот что! — решительно заявили Саше подруги. — Ты не на окопы с нами, домой поезжай.

— Да как же? Вы к фронту, а я — к маме? Что про меня подумают!

— Кто подумает?.. Поезжай, Саша! На окопах за тебя норму выполним!

— Спасибо, девочки. Но я отпрашиваться не могу. Стыдно...

— Мы за тебя попросим. Сейчас пойдем и скажем!..

Вот так и получилось — подруги уехали к фронту, а Саша — домой, в Рогозцы. И радостно было ей, что увидит родителей, поможет матери, и горько — она-то будет дома, под теплой крышей, а каково придется подругам?.. Под открытым небом в осеннюю непогодь, на тяжкой земляной работе, может быть, под бомбами: говорят, немцы не смотрят, военные или не военные, бомбят всех, кто роет окопы.

Конец лета... Саша всегда по-особенному любила это время. Живым золотом дозревающих хлебов залиты поля вокруг ее родных Рогозцев. Истомленно клонятся к земле отяжелевшие колосья. Налетит ветерок — и они шуршат и еле слышно позванивают, касаясь друг друга. Но вот улегся мимолетный ветерок и снова становится тихо-тихо, как только может быть тихо в поле в погожий день позднего лета. Даже птиц в это время уже почти не слыхать: напелись с весны, вывели птенцов, теперь скоро уже лететь им в дальние африканские края. Туда, где нет войны...

Золотая осень... Первые меты ее в листве берез и лип, в разнотравье, в котором с каждым днем все приметнее на зелено желтые, белые, темные подсыхающие стебли.

Раньше, когда под конец лета оставалось уже совсем мало дней до начала ученья в школе или, прошлой осенью, в институте, Саша любила, как бы прощаясь с родными местами, пройтись бережком неторопливого, еле слышного ручейка, что течет вдоль Рогозцев, и через липовую рощу, делящую село пополам, любила спуститься в прохладу заросшего лозой оврага, отыскать там знакомый родничок, испить его пронзительно холодной, чистой, как лесной воздух, воды.

Родные места, дубравы, перелески, необъятные поля... Но сейчас Саша не прощается с ними. В ранний утренний час спешит по тройке вдоль опушки березняка на самое дальнее поле. Там ей нужно сегодня работать на току. Почти все мужчины взяты в армию, и колхозные труды легли на плечи женщин и девушек, на плечи мальчишек и девчонок — подростков.

В мягком свете осеннего утра серебрятся, колыхаясь в воздухе, поперек дорожки паутинки — первые вестницы «бабьего лета». Этой порой хлеб, бывало, уже лежал в скирдах. А сейчас вон еще сколько на корню...

Саша давно пытается убедить себя, что ей осталось одно — продолжать работать в колхозе. Но не дают покоя мысли: ее подруги где-то вблизи фронта роют окопы, ребята с их курса воюют, а она — хлеб убирает... Хочется сделать для победы над фашистами что-то большее... «Ведь я способна сделать больше. Но что?..»

Далекий гул отвлекает ее от этой мысли. Он все слышнее... Где-то летит самолет. Свой? Или немец? Не разглядеть пока... Небо чистое-чистое, как обычно в такое время. Только одинокое белое, словно нарисованное мелом, облачко стоит над дальним лесом. А может быть, из-за этого облачка и покажется враг, летящий над полями, еще не тронутыми войной? Но разве — не тронутыми? Скольких отсюда взяла война? И сколькие из них не вернутся... Как тревожится мама о братьях. А письма приходят так редко...

Гул самолета затих. Пролетел, так и не разглядела чей. Может быть, и в самом деле — немецкий? Неудивительно. Фронт с каждым днем ближе. По радио не говорят, где он. Изо дня в день в сводках Совинформбюро повторяется одно: «Наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте». Но возле каких городов? Ходит слух, что немцы уже подступили к самому Курску. А от него до Рогозцев не больше сотни километров. «Неужели немцы смогут прийти сюда, к нам? — эта мысль не дает покоя Саше. — Нет, их остановят. Обязательно! Должны остановить». Невозможно представить, что фашисты здесь, на этих полях, что они сминают своими машинами этот несжатый хлеб. Нет, немыслимо представить, как фашисты врываются в Рогозцы, вваливаются в дом, стаскивают с постели беспомощного отца, а мама... — Саша даже зажмурилась: «Нет, нет, такое невозможно!»