На одном из горевших осталось только полваленка, и он уже без сознания брал в руки снег и бросал в огонь. Приказали тушить огни и оттаскивать от них бойцов. Через пятеро суток совсем обессилели, стали падать и мерзнуть.

Ночью остановились, и я тоже обессилел и упал. К счастью, из пяти человек, отправленных мною через линию фронта (трое разведчиков и двое моих), двое вернулись. Из них один мой боец — пожилой светло-русый Зырянов. Он дал мне сухарь — грамма четыре. Я съел и встал.

Б это время немцы нас блокировали с двух сторон и открыли огонь. Завязался бой. Собрали у всех последние патроны для группы прикрытия и стали отходить из-под обстрела. Немцы — за нами в преследование. Мы отошли километра два, повернули обратно, обошли отряд немцев и вновь вернулись на это место.

Объявили, что идем на пролом к своим. Была холодная ночь. Перешли железную дорогу недалеко от станции. Видим, у немцев горит громадный костер и огонь, как будто дом горит. Немцев много, стоят вокруг него, греются. Мы прошли около них метрах в семидесяти без единого выстрела. От огня они, видимо, не видели нас.

Пришли на свои исходные позиции к Спасской Полисти. Сходили за кашей, которой в кухне наварено было много, а нас вернулось мало. Каши ели, кому сколько влезет, хоть два котелка, а Гончарук, большой и тихоповоротный, съел полное ведро каши. Все удивились. А у него все прошло благополучно. [69]

В полку опять оставалось мало, несколько десятков человек. Нас направили на формирование. Комполка поручил мне сопровождать пятерых, слабых и обмороженных. Мы отстали и двигались самостоятельно.

Шли по фронтовым, кое-где разграбленным дорогам. Уже ночь. Видим, в стороне от дороги огонь и шалаш. Зашли. Там живут дорожники — пожилые солдаты, очищающие от снега дороги. Они накормили нас консервным супом. Для нас, не евших супа с лета, он показался деликатесом. Впервые за зиму ночевали не на снежной постели, а в шалаше на ветках, в тишине, как говорят, как в раю.

Утром двинулись в поход без всяких продуктов и к вечеру обессилели. Стали просить проходящие машины подвести, но не одна не берет. Тогда Гончарук говорит, я идти не могу, все равно умирать или замерзать, ложусь на дорогу, пускай машина давит. Лег поперек дороги, машина идет, гудит, гудит, а он не встает, лежит. Шофер подъехал вплотную к нему и остановился. Вышел из машины и стал ругаться. Объяснили ему все, и он смирился, посадил нас и довез до станции Гряды.

Здесь зашли в разбитый двухэтажный дом. Он был заполнен бойцами, оставшимися от разных частей. Они накормили нас болтушкой. Ночевали. Утром бойцы говорят:

— Здесь муки полно лежит, мы ходим, берем и кормимся. Мои бойцы сходили, принесли муки и мы наелись.

Когда пришли к своим, сразу поступило пополнение — три маршевых батальона, и мы двинулись фронтовыми дорогами назад к Спасской Полисти. Не доходя до нее километра четыре мы, связисты, вместе с минометчиками получили одну лошадь под имущество. Велел грузить в нее катушки с кабелем и рацию.

Начштаба капитан Стрелин вызвал меня и сказал:

— Никонов, на тебя жалуются, что загрузил всю подводу, другим некуда положить. Иди разберись и доложи.

Посмотрел, а там вся подвода загружена кусками мяса, нарубленными бойцами, от павших с голоду и погибших здесь лошадей. Доложил капитану, он выругался и больше ничего не сказал. Понимал, что опять идем на голодовку».

Страшно читать эти свидетельства Ивана Дмитриевича Никонова — простого участника наступления.

В отличие от генеральских реляций все тут оплачивается собственной кровью, и катастрофа обретает истинные очертания, когда в высоких штабах еще и не задумываются о беде.

Поразительно, но командир взвода с передка, уткнувшийся в снег и не поднимающий головы из-за непрекращающегося огня противника, представляет себе картину событий и предвидит последствия их гораздо полнее и вернее, нежели фронтовые стратеги. [70]

Много времени спустя тогдашний командующий войсками Ленинградского фронта генерал М.С. Хозин напишет, что «в результате январских боев войска 54-й армии продвинулись незначительно. Столь же незначительными были и успехи войск Волховского фронта. За 15 дней его 59-я и 2-я Ударная армии смогли продвинуться на 5-7 километров. Фронт израсходовал вторые эшелоны армий, и развивать дальше наступление было нечем. Войска понесли большие потери, многие бригады надо было выводить в резерв и пополнять. Танковые батальоны остались без танков (на Волхове приходилось 2-3 танка на километр фронта), артиллерия израсходовала все боеприпасы. Таким образом, результаты пятнадцатидневного наступления были незначительными. Только в конце января — начале февраля войскам 2-й Ударной армии и 59-й армии удалось прорвать вражеский фронт и в течение февраля вклиниться на 75 километров».

И вроде бы все верно тут, но разве присутствует и в этом генеральском изложении событий хотя бы тень той трагедии, которую пережил и описал связист Иван Никонов?

Положение складывалось безотрадное…

Спустя неделю кровопролитных боев удалось пробить брешь в немецкой обороне. Произошло это у Мясного — запомним это название! — Бора. В прорыв сразу ввели тринадцатый кавалерийский корпус генерала Гусева, а следом за кавалеристами втянулись и остатки 2-й Ударной армии. Коммуникации ее в горловине прорыва прикрыли 52-я и 59-я армии.

«Перебрались на западный берег Волхова, — записал фронтовой хирург А.А. Вишневский в своем дневнике 25 января 1942 года. — Справа и слева от нас немцы. Наши войска вытянулись в виде серпа с острием, направленным к станции Любань. Холод дикий. На дороге стоит человек на коленях. Он тихо склоняется и падает, видимо, замерзает»…

Уже тогда было ясно, что наступление провалилось. Измотанные в тяжелых боях дивизии не способны были даже расширить горловину прорыва — о каком же прорыве блокады Ленинграда могла идти речь?

Но это если руководствоваться здравым смыслом…

У Мерецкова были свои резоны. Мерецкову надо было докладывать в Ставку, и он требовал, чтобы армия продолжала наступать.

В те дни, когда под Москвой генерал Власов беседовал с корреспондентами о стратегии современной войны, 2-я Ударная армия, уклоняясь от Любани, где оборона немцев была сильнее, все глубже втягивалась в пустыню замерзших болот, в мешок, из которого ей уже не суждено было выбраться.

Тогда Власов ничего еще не знал об этой армии, как ничего не знал и о генеральском пасьянсе, раскладываемом в здешних штабах… [71]

Между тем бодрые доклады М.С. Хозина и К.А. Мерецкова не ввели И.В. Сталина в заблуждение. Уже в феврале он начал понимать, что первоначальный план деблокады Ленинграда провалился и в него надо вносить коррективы.

Согласно Приказу Ставки от 28 февраля 1942 года необходимо было закрепить те скромные успехи, что удалось достигнуть в результате наступления, и, взяв силами 2-й Ударной армии Волховского фронта и 54-й армии Ленинградского фронта станцию Любань, окружить Любань-Чудовскую группировку немцев.

Стратегически решение было безукоризненным. Войска армий стояли в 10-12 километрах от Любани, и не вина Ставки, что и эта скромная задача оказалась неосуществленной. В Ставке не могли знать, что это только по докладам М.С. Хозина и К.А. Мерецкова 2-я Ударная и 54-я армии продолжали оставаться боеспособными.

Рассказ Ивана Никонова. Продолжение

Полк направился не на позиции Спасской Полисти, а левее к Мясному Бору, за шоссейную и железную дороги. Как я узнал после, оставалась задача окружения Чудовской группировки немецких войск силами 2-й Ударной армии и соединения с войсками 54-й армии.

Первый батальон подавил сопротивление немцев на Керести. Далее полк двинулся к Финеву лугу. Паек давали сухой: в пачках кашу или гороховый суп. Противник оказывал сопротивление особенно у населенных пунктов, но больших оборонительных сооружений у него здесь не было, и он после боя отходил, а мы продвигались успешно.

Повернули правее лесами к железной дороге и встретили большое сопротивление.