— Он… свободен… — с грустью сказала Сиротинина.

— Он будет свободен… Он не виновен. Я пойду к нему завтра и добьюсь свидания, а сегодня я все-таки поеду сначала к Долинскому, мне самой нужен его совет…

— Поезжай с Богом, — тихо проговорила Анна Александровна, — уже одно твое негодование и волнение успокоили меня. Около Мити, значит, не одно, а два любящих сердца… Есть, значит, в мире два существа, которые не считают его вором.

— Его не будет и не посмеет очень скоро считать таким никто! — горячо сказала Елизавета Петровна.

В ее голосе было что-то пророческое и настолько уверенное, что Сиротинина почти с надеждой во взгляде посмотрела на нее.

— Ужели это может быть? — глубоко вздохнула она.

— Это будет… Мой муж не может быть вором…

— Твой муж! И ты решаешься теперь?..

— Его невиновность обнаружится… Это так же верно, как то, что есть Бог, — сказала Дубянская. — Но если бы силы ада и одолели, я во всяком случае буду его женой…

Анна Александровна вскочила с кресла и бросилась на шею молодой девушке, обливаясь слезами.

Это не были уже слезы одного отчаяния.

— Милая, дорогая, хорошая… Каким это будет для него утешением… Он так страдал…

— Ведь он имеет мое слово…

— Да… но обстоятельства изменились…

— В моих глазах ничто не изменилось… Обрушилось на него несчастье, а разве любящие люди бросают любимых людей в несчастьи?

— Ты ангел…

— Я только любящая женщина.

Совершенно иначе отнесся к соображениям Елизаветы Петровны Дубянской по делу Сиротинина Сергей Павлович Долинский, к которому она приехала прямо от Анны Александровны.

Молодой адвокат жил недалеко от Гагаринской улицы, на Маховой, занимая очень хорошую квартиру в бельэтаже.

Небольшая холостая квартира была обставлена солидно и указывала на деловитость ее хозяина.

Меблировка, зеркала, картины были дорогие, но не бросались в глаза и не били на эффект.

Лучшей комнатой был большой кабинет, уставленный мебелью, крытой коричневою кожею и громадными библиотечными шкапами, наполненными книгами по юридической специальности.

Огромный письменный стол был завален бумагами, раскрытыми книжками «уставов», а массивная чернильница была украшена бронзовой статуэткой Фемиды, с весами в одной руке и мечем в другой.

Хотя был и приемный час, но Сергей Павлович оказался дома.

Вернувшись в Петербург, он приводил в порядок дела.

Визит молодой девушки, видимо, поразил его.

Хотя он знал, что недавнее предубеждение против него как защитника убийцы ее отца уже прошло, но все же понимал, что только важное, серьезное, не терпящее отлагательства дело могло привести к нему Елизавету Петровну.

— Что случилось? Чем могу служить? — спрашивал он, усаживая в кресло перед письменным столом неожиданную гостью и садясь на противоположное кресло.

— Я к вам за юридическим советом…

— Я к вашим услугам…

— Вы слышали о растрате в конторе Алфимова?

— Да, я читал еще в Москве газетные известия.

— В Москве, и ничего не сказали мне…

— Я не думал, что это вас может интересовать, да кроме того, вам было там не до газет…

— Да, правда, конечно, вы не знали… Это отчасти к лучшему, тогда я не могла бы исполнить поручения Селезневых.

— Почему?

— Потому, что узнав, что арестован мой жених, я бы, конечно, бросила все и уехала в Петербург.

— Ваш жених? — удивленно спросил Долинский.

— Да… Дмитрий Павлович Сиротинин — мой жених… Он арестован совершенно неповинно…

Сергей Павлович чуть заметно улыбнулся, но это не ускользнуло от зорких глаз молодой девушки.

— Вы улыбаетесь?.. Вы думаете, что во мне говорит любящая невеста?.. Вы ошибаетесь и осознаете вашу ошибку, как только я расскажу вам, в чем дело.

— Я весь внимание.

Елизавета Петровна, не торопясь, подробно рассказала все дело Сиротинина и высказала свои соображения о настоящем виновнике растраты.

Когда она окончила свой рассказ, Долинский сидел некоторое время молча в глубокой задумчивости.

Дубянская смотрела на него нетерпеливо-вопросительно.

— Я должен вам сказать, что вы правы… Действительно, здесь устроена адская махинация не без участия Стоцкого, Гемпеля, Кирхова и даже Неелова, и не вам бороться с ней…

— Не мне? Значит вы советуете не вмешиваться в это дело? — с почти злобной усмешкой спросила Елизавета Петровна.

— Сохрани меня Бог подать такой совет… Невиновность должна всегда обнаружиться… Я говорю только, что ваше показание следователю не даст ему возможности начать обвинение против потерпевшего, каким является в данном случае молодой Алфимов, и превратить его в обвиняемого, если этого, конечно, потребует его отец.

— Но что же в таком случае делать?

— Надо добыть не соображения и выводы, а доказательства…

— Их добыть невозможно.

— Кто знает?

— Вы говорите загадками…

— Мне сдается, — начал он после некоторой паузы, не обратив внимания на замечание молодой девушки, — что нам в этом деле может помочь опять же тот человек, который помог и в московском…

— Савин?

— Никто другой.

— Я вас не понимаю…

— Он хорош с Гемпелем и Нееловым, то есть знает их кружок, быть может, я даже почти уверен, не участвуя в их проделках, а потому с ним они не будут стесняться, и если он захочет, то может раскрыть все это дело.

— Но он не захочет…

— Почему?

— Какое ему дело до неизвестного ему Сиротинина!

— Он ваш жених…

— Что же из этого?

— А то, что вследствие этого мне думается, что Николай Герасимович с курьерским прикатит в Петербург и примется за это дело горячо.

— Какое же отношение имею к нему я?

— Савин человек увлекающийся… Я достаточно имел случаев изучить его… Это хорошая русская натура с подгнивающим, но все еще живущим корнем… Если он кого любит, то любит беззаветно, если ненавидит, то ненавидит от души…

— Что же из этого?

— А то, что перед вами он благоговеет…

Елизавета Петровна потупилась.

— Не конфузьтесь… Такое благоговение ничуть не оскорбительно…

— Я и не говорю этого.

— Он вскоре после вашего с ним знакомства сказал о вас: «Вот девушка, для которой я бросился бы в огонь и в воду, и не как за женщину, а как за человека». А он не из тех людей, у которых слово разнится от дела.

— Я ему очень благодарна, но нельзя же его беспокоить и заставлять приезжать по совершенно чужому для него делу.

— Ему, как он не раз говорил, совершенно все равно где жить, в Москве, или в Петербурге… Он любит приключения… Это современный рыцарь, немножко даже Дон-Кихот, но в хороших сторонах этого героя Сервантеса… Я ему напишу сегодня же…

— Если так — то напишите… Я не смею пренебрегать ничьей помощью…

— Его помощь, я предчувствую, будет существенна.

— Я просила бы также вас принять на себя защиту Сиротинина…

— Я готов, но до моего участия еще далеко… Следствие только что начато… Дай Бог, чтобы вашему жениху и не надо было бы моих услуг…

— То есть как?

— А так, чтобы дело не дошло относительно его до суда вследствие открытия настоящего виновника… Я верю в это… Я верю, что в земное правосудие вмешается отчасти небесное… Редки случаи, когда действительно невинный садится на скамью подсудимых…

— О, как желала бы и я верить в это.

Она встала.

— Благодарю вас… Вы все-таки подали мне хотя и призрачную, но надежду.

— Я сейчас же сяду писать Савину…

— В добрый час…

Елизавета Петровна вернулась к Селезневым несколько успокоенная, но там ожидало ее начало той пытки, которая была неминуема для нее в обществе таких, кто знал о ее близости к семье Сиротининых.

Она застала Екатерину Николаевну в гостиной.

— Я вас жду, жду… Мне так хотелось с вами переговорить еще о моей милой Любе, услыхать еще раз, как они устроились, а вы только что вернулись из Москвы и уж пропали на несколько часов…