— Как бы там ни было, а ты — главный виновник этой катастрофы! Это ты уничтожил культуру человечества! — крикнул я. Что ты намерен делать? Конечно, потерянного не вернешь… Но дальше-то что? Как выходить из положения?

— Существует ли какой-нибудь способ для полного уничтожения этой бактерии? — спросил репортер. — Вероятно, в дальнейшем писать будут на металлических пластинках и синтетических пленках. Но лучше всего была бы, конечно, бумага. Ведь недаром же человечество пользовалось ею в течение четырех тысяч лет и достигло таких вершин! Подумать только, какая огромная потеря для будущего, если навсегда исчезнет этот легкий, удобный и такой дешевый материал! Ох, как бы мне хотелось еще раз вдохнуть запах свежеотпечатанной газеты…

— Полное уничтожение Cilcis невозможно, — заикаясь, сказал Номура. — Даже чумные бактерии существуют в различных уголках земного шара, за пределами лабораторий. А эта бактерия чудовищно устойчива, и не так просто ее уничтожить…

— Значит, ничего нельзя сделать?

— Да нет, пожалуй, я что-нибудь придумаю. Ведь ни один ученый в мире не знает эту бактерию так хорошо, как я. Может быть, мне удастся создать бумагу, способную противостоять бацилле Cilcis. Чтобы искупить свою вину, я сейчас же примусь за работу.

— Немедленно приступай! — я подтолкнул Номуру. — Если не добьешься успеха, мы выдадим тебя толпе. Так и знай! Ох, с каким удовольствием я бы спел тебе песню «Дерево висельника»! Милая песенка, не правда ли?

— Дай мне сначала выпить, — заискивающим тоном попросил Номура.

— Еще чего! — отозвался я, окинув взглядом внушительный ряд бутылок. — Еще чего! Ты наказан. Обойдешься без «черного Джонни». Работай, детка, работай, а мы выпьем за твое здоровье.

Вдруг на пороге появилась Маяко. Ее тусклый взгляд блуждал в пространстве.

— Избавишься от одной беды, накличешь другую! — изрекла она пророческим голосом.

Мне страстно захотелось дать под зад коленкой этой паршивой, тощей девчонке.

Ну, вот… Вы прочитали до этой страницы? Пока вы читали, книга не развалилась, не рассыпалась прахом? Что ж, очень хорошо, если вы добрались до этого места! Хорошо и для меня, и для ВАС. Думаю, вы догадались, что Номура добился некоторого успеха. Он сам делал бумагу. Сначала пропитывал бумажную массу каким-то раствором, способным защитить ее от свирепого нападения Cilcis Majoris. Первое время бедная бумага выдерживала всего два часа. Потом ее жизнь увеличилась до шести часов. Ох, и потрудился же Номура! Надо отдать ему справедливость — терпение у него адское. И вот наконец он растянул этот срок до ста часов, потом до трехсот. Но еще не известно, удастся ли вернуть бумаге ее былую долговечность.

Ох, как я разволновался, когда снова взял в руки чистые белые листы! Я прямо весь дрожал. Хочу писать! Ну, еще бы, я ведь газетчик. А о чем писать — это же само собой разумеется. О самой грандиозной сенсации — обо всей этой истории!

И вот я написал. То, что вы сейчас читаете. И только кончил, как тут же меня охватило бешеное желание напечатать написанное. Вместе с моим товарищем репортером мы отпечатали эту брошюрку на старомодном, покрытом пылью линотипе в ближайшей типографии. Я вижу, вижу, как вы, мой дорогой читатель, дрожа от волнения и восторга, принюхиваетесь к краске, впитываете каждую строчку, чуть не облизываете страницы. Еще бы, ведь все мы, современные люди, отравлены печатным словом, мы жаждем его, как какой-нибудь наркоман — щепоточку опиума. Держу пари, что моя брошюрка — первая книга, которую вы держите в руках за последние три месяца. Уж если она дошла до вас, миновав все стадии от написания до доставки в книжные магазины, значит, антибактериальное средство Номуры обрело практическую ценность. Будьте спокойны! Скоро опять наступит эра бумажного потопа. А сейчас мы в газете готовим материалы для предания суду большого бизнеса.

Ну, вот. Теперь я подошел к самому главному. К тому, о чем обещал сказать в начале моего повествования. Внимание, дорогие читатели! Средство, которым пропитана бумага, видоизменило Cilcis Majoris. Эта бактерия стала безвредной для бумаги, но… передаваясь через прикосновение, поражает волосы… Волосы человека! Говоря начистоту, и я, и Номура, и Маяко абсолютно лысые. Ну, ей-то так и надо. Пусть не предсказывает всякие гадости! А вот вас мне жаль. Так что, как только прочитаете мой рассказик, немедленно продезинфицируйте руки. Хотя, если во время чтения вы почесывали голову, тогда уже поздно.

Но что значат волосы по сравнению с культурой человечества?!

Вы что предпочитаете?

Бумагу или волосы?..

Погода была ясной и безоблачной. А потом небо вдруг затянулось бледно-желтыми тучами. На их фоне вырисовывался космический корабль, устремивший свой заостренный нос в небо.

Вдали, на крыше главного диспетчерского пункта, высился ажурный радар, похожий на диковинную иноземную пагоду.

Сначала вокруг него, как муравьи в растревоженном муравейнике, сновали тысячи людей. Потом они разошлись и к кораблю со всех сторон устремились автокары. Они подкрадывались не спеша, словно стая голодных гиен.

Я стоял на железной бочке. Мимо нее к выходу катились последние волны толпы. Все были возбуждены. Щеки и лбы пылали. Звенели взволнованные голоса. Говорили вновь и вновь об успехе экспедиции, о тяжком труде, о муках, которыми пришлось оплатить этот успех.

— Какие молодцы!

— Потрясающе! Человечество завоевало еще одну неизведанную область Вселенной!

— А уж как им досталось!

Все говорившие так или иначе выражали эту мысль. Что ж, они правы. Я-то все знал. Знал, что никакие похвалы не вознаградят этих ребят за страдания и лишения, которые им пришлось перенести.

Наверно, уже сегодня вечером министерство космологии опубликует захватывающие дух снимки-пейзажи далекой планеты. Телевизионные волны распространят их повсюду. А потом пройдут еще дня три-четыре, и на нежно-зеленом газоне, раскинувшемся за воротами космопорта, появятся девять бронзовых статуй. Чтобы мы никогда не забыли. Чтобы все помнили о девяти членах третьей экспедиции на Плутон и ее главе — Хино. Иначе как же вознаградить героев?

С высокой бочки я еще раз оглядел громаду космического корабля. Вероятно, в этот момент я сам походил на статую, водруженную на пьедестал. Особенно если вот так поднять руку…

— Эй, кто там взобрался на бочку! Немедленно сойдите!

Пришлось слезть. Я поплелся к выходу. И только тут ко мне снова вернулась саднящая боль. Словно от ожога. Перед моими глазами стоял Машу, который не вернулся.

Полтора года назад, когда они вылетели с этого космодрома, их было девять. А сегодня вернулись только восемь. Машу не вернулся. О его гибели мы узнали шесть месяцев назад. Но я не верил. Не мог поверить, пока собственными глазами не увидел, что из люка корабля вышли только восемь человек.

Так уж всегда бывает. Тех, кто дерзнул проникнуть в космос, кто бросил вызов неизвестному небесному телу, на каждом шагу подстерегает смерть. Она таится где-то в пустоте бесконечности, а потом хватает смельчака. И тогда — все. Не знаю, как она выглядит. Наверно, не так, как на нашей планете. Но не все ли равно. Как правило, останки погибшего не привозят на Землю.

Я хотел бы встретить хоть душу Машу. Но его душа не вышла из люка. И ничего от него не осталось, только сверток с вещами в руках одного из членов экспедиции. Машу не вернулся, вернулись только восемь. Вон они стоят на летном поле, покрытом мелкими осколками сухого льда. На электробанденионе исполняют торжественный гимн «Возвращение героев», специально написанный знаменитым композитором. Под высоким-высоким небом медленно шествуют восемь мужчин. У одного в руках сверток с вещами Машу. Восемь далеких фигурок на ослепительно сияющем летном поле…