— Бонжур, бонжур, мосье, — приветливым голосом сказал ученый, но не обернулся, слишком увлеченный своим занятием.

— Здравствуйте, доктор Франклин! — сказал Израиль.

— А-а! Чую запах индейского маиса! — воскликнул доктор, быстро повернувшись в кресле. — Земляк! Садитесь, садитесь, любезный сэр. Ну, что нового? Что-нибудь особенное?

— Погодите минутку, сэр, — ответил Израиль и направился через всю комнату к стулу.

Надо сказать, что ковра в комнате не имелось, а темный паркетный пол по французскому обычаю был обильно натерт воском. Ноги Израиля, не привыкшего к таким полам, скользили, словно под ними был лед, и раза два он чуть-чуть не упал.

— Ваши сапоги, мне кажется, снабжены чрезмерно высокими каблуками, — заметил защитник практичности, внимательно разглядывая их через очки. — Разве вы не знаете, что столь высокие каблуки вводят вас в излишний расход на кожу и угрожают целости ваших членов? Я давно подумываю написать в досужую минуту небольшой трактат о вредоносности этой моды. Однако что это вы задумали, мой друг? Зачем вы задираете ногу? Или сапоги вам жмут?

В эту минуту Израиль, наконец добравшись до стула, сел и закинул правую ногу на колено левой.

— Разумные существа не должны носить тесные сапоги, — продолжал ученый. — Это глупо. Если бы природа считала это необходимым, она снабдила бы разумные существа стопой из чистой кости, а может быть, и из литого железа, но отнюдь не стопой из костей, мышц и кожи. Однако… Ах, вот что! Погодите!

И, вскочив на свои обутые в туфли ноги, почтенный мудрец поспешил к двери и задвинул засов. Затем он тщательно задернул занавеску на окне, за которым виднелись окна флигеля по ту сторону двора, и только после этого попросил Израиля продолжить начатое.

— На этот раз я ошибся, — сказал доктор с улыбкой, когда Израиль извлек документы из их необычного хранилища. — Ваши каблуки вовсе не служат суетному тщеславию, но полны глубокого смысла.

— Доверху полны, доктор, — ответил Израиль, вручая ему бумаги. — Я чуть было с ними не попался.

— Как же это? — спросил мудрец, нетерпеливо просматривая документы.

— А вот: переходил я каменный мост через Сину…

— Сену! — поправил его доктор. — Всегда сразу же запоминайте правильное произношение незнакомого слова, друг мой, и после вы никогда в нем не ошибетесь.

— Ну, значит, переходил я этот мост, и вдруг очень подозрительного вида человек притворился, будто хочет почистить мне сапоги, а сам задумал потихоньку отвинтить каблуки и завладеть всеми важными бумагами, которые я вам доставил.

— Мой добрый друг, — сказал мудрец, проницательно глядя на своего гостя, — вам ведь на своем веку пришлось пережить немало того, что зовется невзгодами? Ваши ближние обходились с вами дурно, преследовали вас, причиняли вам зло?

— Что было, то было, доктор. Это правда.

— Я так и предположил. Пережитые несчастья сделали вас излишне подозрительным, мой честный друг. Недоверие ко всем людям — вот одно из худших последствий всякого бедственного состояния, было ли оно заслуженным или нет. И хотя отсутствие подозрительности может навлечь на человека беду скорее, чем отсутствие здравого смысла, все же избыток подозрительности так же опасен, как недостаток здравого смысла. Человек, который вам встретился, друг мой, скорее всего не таил никаких коварных замыслов. Он ничего не знал ни о вас, ни о ваших каблуках, и просто хотел заработать два су, почистив вам сапоги. На этом мосту всегда сидят чистильщики сапог.

— Как же это нехорошо получилось, что я опрокинул его ящик и убежал. Правда, он меня не догнал.

— Что? Неужели, друг мой, вы — человек, которому вверили доставку секретнейшей депеши, — вы были столь неосмотрительны, что отшвырнули ногой ящик безобидного чистильщика сапог на глазах у всех прохожих посреди столицы, в которую вы были посланы?

— Да, так оно и было, доктор.

— Больше никогда не поступайте столь неблагоразумно. Подумайте, каковы были бы последствия, если бы вас схватила полиция!

— Конечно, доктор, я поступил неблагоразумно. Да только мне показалось, что он задумал сыграть со мной скверную штуку.

— И потому, что вам только казалось, будто он задумал сыграть с вами скверную штуку, вы незамедлительно сыграли скверную штуку с ним самим. Плохая логика, друг мой. Однако дайте мне прочитать эти бумаги, а вы пока обдумайте то, что я вам сказал.

Через полчаса доктор отложил документы, вновь повернулся к Израилю и, благодушно сняв очки, без особых церемоний с отеческой ласковостью хорошенько отчитал его за нелепую проделку на Новом мосту, а в завершение достал кошелек, вручил ему три серебряных монетки и строжайшим образом наказал сегодня же отыскать злополучного чистильщика сапог, извиниться перед ним за печальное недоразумение и возместить причиненный ему ущерб.

— Все мы, мой честный друг, — продолжал доктор, — совершаем ошибки, и поэтому высшее искусство жизни заключается в умении эти ошибки исправлять. А путь к этому лежит через честное их признание. Посему уплатите этому человеку за повреждение его ящика. Ну, а теперь — кто вы такой, мой друг? В письме мне назвали ваше имя — Израиль Поттер, и сообщили, что вы американец, солдат, бежавший из плена, — но и только. Мне хотелось бы узнать вашу историю из ваших собственных уст.

Израиль исполнил его желание и подробно поведал ему все, что приключилось с ним вплоть до этого дня.

— Вероятно, — сказал доктор, когда Израиль наконец умолк, — вы хотели бы вернуться к вашим друзьям по ту сторону океана?

— Очень хотел бы, доктор, — ответил Израиль.

— Ну, я думаю, мне удастся вам в этом помочь.

Глаза Израиля загорелись радостью. Благожелательный мудрец заметил это и поспешил добавить:

— Однако в наше время нельзя быть уверенным ни в чем. Никогда не предвкушайте счастья, но и знамение бед встречайте, не падая духом. Вот чему научила меня жизнь, мой честный друг.

Израиль почувствовал себя так, словно перед ним поставили благоуханный пудинг и, дав вдохнуть его аромат, тут же убрали.

— Вероятно, дня через два-три я попрошу вас отвезти некоторые бумаги тем, кто послал вас ко мне. В этом случае вам снова придется приехать сюда, и тогда, мой добрый друг, мы посмотрим, что можно будет предпринять для вашего благополучного возвращения домой.

Израиль начал горячо благодарить его, но доктор не дал ему продолжать:

— Благодарность, мой друг, может быть неисчерпаемой лишь по отношению к богу, но по отношению к человеку ей должно ставить предел. Даже самая важная услуга, которую человек способен оказать человеку, все же не заслуживает безграничной благодарности. Излишняя признательность того, кому помогли, может породить самодовольство или надменность в том, кто оказал помощь. Я же, помогая вам вернуться домой — предположим, что мне это удастся, — просто исполню свою прямую обязанность официального представителя нашей родины. Таким образом, вы ничего не будете мне должны, кроме тех денег, которые вы только что от меня получили. Но их вы можете мне не отдавать, а вернувшись домой, просто вручите их первой солдатской вдове, встреченной вами. И не забудьте — ведь это ваш долг, ваше денежное обязательство по отношению ко мне. В американском исчислении эта сумма равна примерно четверти доллара. Так, значит, четверть доллара — имейте в виду! В денежных делах, мой честный друг, всегда будьте точны, как секундная стрелка; и неважно, с кем вы их ведете — с собственным ли отцом, с незнакомым человеком, с крестьянином или с королем, — все равно будьте щепетильны во всю меру своей чести.

— Что ж, доктор, — сказал Израиль, — раз щепетильность в этих делах столь необходима, позвольте, я тотчас же выплачу свой долг теми же самыми монетами, которые были мне одолжены. И уж тогда можно будет не опасаться ошибки. Благодаря щедрости моих брентфордских друзей, у меня хватит и собственных денег, чтобы рассчитаться с чистильщиком сапог за причиненный ему ущерб. Я ведь взял эти деньги у вас только потому, что вы предлагали их с такой добротой, и я боялся, не покажется ли вам мой отказ грубостью.