– Это то, что называют притчей? – спросил Резник.

– Скорей, это расширенная метафора. – Вивьен Натансон улыбнулась.

– И я бесчеловечный полицейский?

– Надеюсь, что нет. Как ваш бутерброд?

– Превосходно.

Он жестом пригласил разделить его трапезу, но она отказалась.

– Я соблюдаю предрождественский пост и не хотела бы нарушать его.

– Что вы обычно делаете, когда гуляете?

– Думаю.

– О лекциях и тому подобных вещах?

– Да, среди прочего.

Резник почувствовал желание узнать про это «прочее»

– Когда вы там шли, вы видели кого-нибудь, подходящего под описание Эмили?

Он подвинул ей через стол фотографию, и она внимательно рассмотрела ее, прежде чем сказать «нет».

– И вы не видели, чтобы вокруг дома Моррисонов происходило что-то необычное?

– Я не знаю, о каком доме идет речь.

– Согласно некоторым сообщениям, женщина, которую тогда видели, проявляла повышенный интерес к этому дому.

– Но я не знаю…

– Вы это уже говорили.

– Мне кажется, – Вивьен Натансон сделала небольшую паузу, – если я, конечно, не ошибаюсь, тон нашего разговора изменился.

– Исчезла девочка, и это очень серьезно.

– И я под подозрением?

– Не совсем так.

– Ну а если бы у меня была какая-то причина быть в этом месте в то время, если бы я, например, наносила визит другу в дом номер… двадцать восемь или тридцать два… – Она замолчала, обратив внимание на выражение лица Резника. – Это тот дом, где живут Моррисоны? Тридцать два? Не правда ли?

Резник утвердительно кивнул.

– Я не знала.

Он ничего не сказал, но смотрел на нее, не отрывая взгляда. В ее поведении появился намек на тревогу, никакой семинар больше не фигурировал.

– Так вы не видели ребенка?

– Нет.

– Никакой девочки?

– Нет, насколько я помню.

– А вы могли не запомнить?

– Возможно. Вполне.

– А как в отношении машины – «форда-сьерры»? Вивьен покачала головой.

– Боюсь, что я заметила бы машину только в исключительном случае, если бы та наехала на меня.

– Будем надеяться, что этого не случится.

– Но я видела мужчину.

«Боже мой! – подумал Резник. – Она что, издевалась надо мной все это время?»

– Он может даже оказаться человеком, которого вы разыскиваете. По радио говорили о человеке, занимавшемся бегом.

– Да.

– Видите ли, я переходила улицу, вы знаете, в сторону дорожки, которая ведет к каналу. Он наскочил прямо на меня, почти сбил с ног.

«Как около дежурного, – подумал Резник, – только на этот раз налетел он».

– Вы зазевались? – поинтересовался он.

– В определенной степени, но виноват был он. Не смотрел на дорогу.

– А куда он смотрел?

– Назад, через плечо.

Резник хорошо представлял себе изгиб улицы, дорожку, по которой бежал мужчина, направление, в котором двигалась Вивьен. Если мужчина бежал, глядя назад, то он смотрел на дом номер 32.

Резник почувствовал, как у него по рукам пробежали мурашки, слегка охрипшим голосом он спросил:

– Вы можете описать этого человека?

– Думаю, что да.

– Подробно?

– Это было так мимолетно.

– Но вы с ним столкнулись лицом к лицу.

– Да, именно тан.

– Я хочу сделать вот что, – он потянулся к телефону, – позвать сюда художника, чтобы, пока я буду записывать ваше заявление, он мог по вашим словам набросать портрет этого человека. Посмотрим, насколько похожим мы сможем его сделать. Хорошо?

– В таком случае, – улыбнулась она, наклоняясь вперед, – если мне придется пробыть здесь столько времени, я возьму половину вашего бутерброда.

– Я не знала, что это лежит у нас.

– Я тоже. – Майкл покачал головой. – Диана, должно быть, просто забыла его или потеряла. Я сомневаюсь, чтобы она оставила это нарочно.

– Возможно, Эмили принесла от нее.

– Может быть.

Это был кусочек белого пластика с дырочками на конце, где он прикреплялся к ручке или ножке новорожденного. На нем несмывающейся краской было написано «Эмили Моррисон» и дата рождения.

Они уже почти час разбирали вещи в ее комнате. Некоторые были подарены их друзьями, что-то куплено заботливыми родителями Лоррейн. Многие вещи Эмили не надевала ни разу. В папке они нашли снимки, сделанные во время первого отпуска после свадьбы. На них они были втроем.

– Ты помнишь?

Эмили, вцепившаяся в руку Майкла, на спине безучастного ко всему окружающему ослика. Хотя никто из них не произнес ни слова, оба подумали, что никогда больше не увидят Эмили.

– Кто это недавно звонил по телефону?

– Это была моя мама.

Майкл кивнул. Господи, что еще ждет его?

– Она передала, что любит тебя, – продолжила Лоррейн, хотя оба знали, что это неправда.

– Я подумал – может, полиция.

– Майкл, я бы сказала тебе.

Предыдущую ночь Лоррейн спала неспокойно. Майкл без конца ворочался, в раненой ноге пульсировала боль. Наконец он встал, зажег свет на кухне и стал пить чай, время от времени бросая взгляд на запечатанную бутылку виски на полке и на пустую на полу около мусорного ведра. Этим утром он разбудил Лоррейн, принеся ей сок грейпфрута и ломтик поджаренного хлеба, и поцеловал в оба глаза. Лоррейн даже не могла припомнить, когда такое было в последний раз.

– Будет ли так всегда? – спросила она в одно из первых свиданий, или «жалких шашней», как предпочитала называть их ее мать.

– Без сомнения. – Майкл, коснулся рукой ее груди. – Без сомнения, – повторил он, целуя ее.

«Любовь увядает», – сказал герой в «Анни-холл».

«Любовь причиняет боль», – поют братья Эверли в своем разрекламированном по телевидению диске «Самые популярные».

«Любовь умирает».

Их любовь, любовь Майкла и Лоррейн ускользнула в забвение, провалилась в бездонный колодец между поздними ночами и ранними утрами. После окончания работы в банке Лоррейн всегда вначале мчалась в универсам, затем в школу – забрать Эмили. Майкл въезжал на дорожку к дому уже измотанный упрямством клиентов и маленькими бутылочками виски, которыми он запивал пиво в мерно покачивающемся поезде.

«Я люблю Эмили, Майкл, ты это знаешь, но все равно мы должны иметь ребенка, нашего ребенка».

«Конечно, у нас будет ребенок, только надо точно выбрать время».

После этого разговора, случившегося несколько месяцев назад, они не возвращались к этой теме. Что касается Майкла, то Лоррейн вообще сомневалась, что он сумеет когда-нибудь «точно выбрать время». Она даже стала смиряться с этой мыслью. Если принять во внимание то, что случилось с сыном Дианы Джеймсом, наверное, можно понять его. В конце концов, у них была Эмили.

– Что с тобой? Лоррейн, что?

Майкл потянулся к ней. Слезы хлынули из ее глаз, она вывернулась из-под его руки, вскочила с кровати, на которой они сидели, проскользнула в полуоткрытую дверь и сбежала по лестнице в ванную комнату, оставив его одного. На часах было 13.22. Если ничего не случится, завтра он снова отправится на работу. Это все же лучше, чем сидеть здесь, замирая каждый раз, когда какой-нибудь автомобиль притормаживает около дома, и ждать, что кто-то подойдет к двери и нажмет кнопку звонка.

Когда Резник шел по коридору, возвращаясь с очередного совещания в кабинете Скелтона, дверь одной из комнат открылась, и из нее вышла Вивьен Натансон, а за ней Миллингтон. Лицо сержанта освещала редкая для него улыбка, такая же широкая, как плечи Дивайна. Резнику стало интересно, что же произошло между ними перед тем, как они вышли из комнаты, и он был поражен непонятным уколом ревности, внезапно и резко кольнувшим его между ребер, под сердце.

Кругом на стене висели картины, написанные в очень броской манере. У фигурок были крупные головы и маленькие тела, деревья – масса ярко-красных и зеленых листьев, солнце такое желтое, что, казалось, еще немного – и вся картинка вспыхнет ярким пламенем. Книги были собраны в пластиковые коробки в одном из углов комнаты и лежали стопками на полках, как это бывает во время ремонта. В другом углу стоял игрушечный домик, в котором можно было поиграть в «настоящую» семью. Группками стояли маленькие столы и стулья. Здесь были также цветы и ракушки, игрушечные автомобили и куклы. В соломенных гнездышках спали хомячки с надутыми щечками.