Выдающийся бельгийский поэт Эмиль Верхарн (1855–1916) жил и творил в конце XIX и начале XX века — на большом историческом рубеже. Завершался сравнительно мирный период, отмеченный гигантским ростом производительных сил общества, успехами науки и техники, накоплением «чудес» капиталистической городской цивилизации в странах Запада. Рекламный блеск огней всемирных выставок и писания энтузиастов буржуазного прогресса стремились внушить веру в вечный мир и процветание под эгидой «свободного предпринимательства». А между тем, вопреки этим иллюзиям, наступала эпоха грандиозных социальных сдвигов, эпоха войн и революций, и наиболее честные и чуткие писатели Запада не могли не слышать «подземных толчков» приближавшихся исторических потрясений.

К таким писателям принадлежал Верхарн. Ощущение предгрозового времени — кануна великих крушений и великих свершений — он выразил исключительно глубоко и многообразно. По свидетельству Н. К. Крупской, В. И. Ленин в годы своей второй эмиграции «в бессонные ночи зачитывался Верхарном».[1]

Трудным, порой мучительно противоречивым был путь Верхарна. Он выступил в эпоху, когда поэзия на Западе была тяжело поражена упадочными настроениями «конца века»; развиваясь в русле символизма под эстетским знаменем «искусства для искусства», она все больше утрачивала связи с народной жизнью, все дальше заходила в тупик субъективизма. Молодой Верхарн рос в школе символизма, но отношения его к символизму были сложны: это было и усвоение, и использование, и борьба, и преодоление.

Верхарн был тесно связан со всей европейской — и особенно французской — жизнью и культурой своего времени. Но при этом поэзия его глубоко национальна; душой богатого и многогранного поэтического мира Верхарна была его родная Фландрия, ее люди и природа. Уже в своей первой книге — «Фламандские стихи» (1883), как бы отворачиваясь от современности, Верхарн воссоздает прошлое страны — старую фландрскую деревню с ее крепкими фермами, тучными нивами, со всеми приметами сельского изобилия и довольства. На этом колоритном фоне возникают ее люди, крепко спаянные с природой, живущие здоровой, простой жизнью, полной труда и радостей плоти. Пластичные до осязаемости образы этой книги, с их грубоватой натуралистичностью, как бы создают атмосферу творчества старых мастеров фламандского искусства, расцветавшего на почве патриархальной старины. Это искусство навсегда останется для Верхарна, автора монографий о Рубенсе и Рембрандте, примером гармоничного мастерства и эстетического здоровья.

Но для такого искусства — молодой Верхарн чувствовал это очень отчетливо — современность не создает почвы. И вот на смену рубенсовскому полнокровию «Фламандских стихов» приходит трагическое мироощущение книг «Вечера», «Крушения», «Черные факелы» (1888–1891), отразивших глубокий духовный кризис поэта. В них с потрясающей искренностью прозвучало отчаяние лирического героя Верхарна, затерянного в гнетущем и жестоком мире, боль его обнаженной души, фатально влекущейся к бездумию, безумию, смерти. Образы «распятых вечеров», умирания, увядания, гниения становятся здесь универсальными характеристиками бытия. На этом этапе своего творчества Верхарн всего ближе к Бодлеру, Верлену, Метерлинку. Глубочайший пессимизм, ужас и беспомощность перед объективной реальностью оказываются своеобразным мистифицированным отражением неблагополучия мира, уродливости царящих в нем бездушных законов, которые выносят

Выход из тупика отчаяния поэт нашел, обратившись от себя к людям, или, как сказал о себе Элюар, «от горизонта одного к горизонту всех». Путь этот, определивший большую социально-философскую содержательность зрелого Верхарна, пролегал через приобщение поэта к идеям социализма и практическое участие в борьбе бельгийского пролетариата, которая в девяностые годы имела решающее значение для всей социально-политической жизни-Бельгии.

Книги «Призрачные деревни» и «Поля в бреду» (1893–1894) составляют грандиозную поэму об исторической гибели патриархального сельского уклада жизни под неумолимым натиском капитализма, о трагической судьбе когда-то богатой бельгийской деревни. Само существование людей деревни выглядит ныне чем-то призрачным, каким-то анахронизмом, тяжелый их труд — бессмысленным: рыбаки вытягивают своими сетями одну лишь нужду.

В поэмах о гибели деревни много символики. Образы рыбаков, звонаря, столяра, мельника, могильщика символизируют ненужность, бессмысленность человеческих усилий, их сращенность с уходящим прошлым, господство изживших себя предрассудков. Сама деревенская природа с ее нетихнущим, томительным дождем и «свирепым ветром ноябрей» дышит грустью и обреченностью. Как не похожи эти призрачные деревни с их истомленными людьми, с их нищими и безумными, с их темным фоном на дышащее изобилием и полнотой жизни село «Фламандских стихов»!

Но вчитаемся глубже: какое богатство-реального жизненного содержания просвечивает сквозь эту мрачную символику, с какой силой и остротой раскрыта социальная и человеческая трагедия жалкого деревенского люда в таких, например, поэмах, как «Тот, кто дает дурные советы» или «Исход»!

«Поля в бреду» открываются поэмой «Город», в которой показана стихия, губящая деревню, разоряющая и развращающая ее людей. Это — город-спрут:

О том же, об уничтожении городом всей живой красоты, рассказано в поэме «Равнина»; ею и начинается книга «Города-спруты» (1896):

Образ города — обычно туманно-расплывчатый — появлялся у Верхарна и раньше («Лондон», «Города», «Женщина в черном»). Но именно в «Городах-спрутах» Верхарн вырастает в крупнейшего поэта-урбаниста, ищущего новые пути поэтического воплощения нового содержания жизни. В гигантских символических образах этой книги возникают пестрые лики, кричащие контрасты и уродства капиталистического города с его «чудовищами» («Биржа», «Заводы», «Порт», «Торжище», «Мясная лавка»), с его утратившим человечность продажным искусством («Зрелища»); эпический размах и монументальность этих образов заставляют вспомнить грандиозные фрески городской жизни, созданные в романах Э. Золя.

Но город для поэта не только средоточие алчности, похоти, жестокой и тупой власти собственников («Статуя буржуа»), — вопреки громадам вещей, порабощающим человека, здесь рождается смелая мечта, зреют идеи, трудятся умелые руки и пытливая мысль; это котел, «где ныне бродит зло», но где куется будущее. И Верхарн вдохновенно воспевает энергию толпы, способной подняться в могучем порыве, «чтобы сотворить и воскресить» («Восстание»), чтобы изменить лик судьбы и прорваться «к будущему», — так гласит подзаголовок прекрасной поэмы «Города и поле», завершающей цикл «Города-спруты». В эти же годы Верхарн создал и свою знаменитую романтическую драму «Зори» (1898), полную драматизма и провидческого пафоса картину побеждающей народной революции.