— Печальная история.

— История как история. Не такая уж печальная: друзья не бросили. Полковник Городов вот к себе взял. Мы-то с ним России не за звёздочки служим и не за памятники. Есть такая профессия — Родину защищать. Пользу можно приносить и здесь, на Сипе. Мурманцевым это, конечно, не понять, но они — не Россия.

Весь разговор был отлично слышен в комнате отдыха. И если Серёжка сначала горделиво посматривал на друзей, вот мол, какие у нас герои, то потом его начало бросать то в красноту, то в бледность. Собеседники словно демонстративно подвергали сомнению то, что было для мальчишки самым дорогим. При этом они вроде как подчеркивали свою любовь к Родине, но одновременно буквально втаптывали в грязь то, что для Серёжки от понятия Родины было неотделимым, без чего России не существовало.

В голове не укладывалось, как это Мурманцев — и не герой. Почему он должен был отдать ултам без боя Раду? Да, война, но ведь то война ради защиты того, что уже принадлежало России. Что может быть справедливее такой войны? И как можно сомневаться в таком герое? Конечно, Радославу Мурманцеву обязательно должен стоять памятник, и Серёжка бы обязательно приносил к его подножию живые цветы.

Мальчишка кипел, но сдерживался. Всё-таки говорил офицер, дворянин, просто так встревать в его разговор не полагалось.

Но после слов Черешнева о том, что "Мурманцевы — не Россия" Серёжка не выдержал. Не мог так сказать настоящий русский офицер. Пионер знал, что геройски погибший на Раде командир — родной дядя Игоря. Что же получается, если Мурманцевы, дворяне, выпускники Императорских Лицеев, отборные люди из отборного материала, которым открыты дороги к высшим должностям Империи, и — не Россия, то кто тогда Россия? И что тогда Россия?

Никто и глазом моргнуть не успел, а разъяренный Серёжка пулей вылетел из комнаты в кабинет и… замер на месте. Потому что понял, что офицер — настоящий.

Бывает так, что человек выглядит фальшиво. Вроде и вид у него соответствующий, и говорит как по писаному, а смотришь на него и доверия нет: играет, а не является. А бывает наоборот: никакой нарочитости, никакого подчеркивания, но хватает одного взгляда, чтобы понять — перед тобой действительно тот на деле, кто и на словах.

Вот и Серёжке этого самого одного взгляда хватило, чтобы увидеть и понять: перед ним не ряженый какой-нибудь, а настоящий боевой офицер, не раз смотревший в лицо опасности и сполна заслуживший свои награды: ордена Святого Георгия и Русский Крест. Кто, как не он, имеет право судить о Мурманцеве. А вот самому Серёжке следовало десять раз подумать, прежде чем начинать его учить уму-рауму. Вот потому мальчишка и запнулся.

Лейтенант с легким удивлением глянул на неожиданно возникшее новое действующее лицо.

— Извините, доктор, не знал, что у вас здесь…

— Гости.

— Гости, — повторил офицер. — Вот так, пионер. Жизнь будет посложнее, чем её по стерео показывают. Только не забывать главное: не Россия для нас, а мы для России. Делай, что должен, и пусть будет что будет.

А Серёжка от растерянности так и одеревенел, его хватило только на то, чтобы замедленно кивнуть.

— Ещё раз благодарю за ребят, доктор. Честь имею!

Черешнев повернулся и вышел из кабинета.

— Такие вот дела, — произнес Стригалёв, возвращаясь обратно в закуток вместе с всё еще не пришедшим в себя мальчишкой. — Наверное, теперь и объяснять ничего не надо. Вы сами всё поняли.

— Наоборот, — энергично мотнул головой Валерка. — Вот теперь уж точно объяснять надо. А то непонятно главное.

— Ты чего дернулся? — тихонько спросил Никита у присевшего рядом Серёжки.

— Того…

— А-а-а… — то ли Никиту полностью удовлетворил такой ответ, то ли он решил, что большего от друга сейчас всё равно не добиться, но мальчишка сосредоточился на разговоре старших. Там как раз обсуждался вопос, который Никиту очень интерсовал.

— А что главное?

— Как? — короткий вопрос подростка допускал множество интерпретаций, но Стригалёв, похоже, решил, что безошибочно понял нужную.

— На самом деле очень просто. Россия долго была под властью тех, кто тупо навязывал ей либеральные догмы. Вы понимаете, что я имею ввиду?

— Пожалуй да. Либеральные догмы, либеральные ценности, права человека, общечеловеческие ценности… Ведь это всё одно и то же?

— Наверное. Лично я разницы не вижу, хотя какой-нибудь дотошный историк-правовед её отыщет. Только кому захочется этим заниматься?

— Уж точно не мне, — признался Никита.

— Пока худо-бедно поддерживался мир, всё это кое-как существовало. Большинство понимало цену этим «ценностям», но не протестовало. А вот когда началась война, тут сразу всё изменилось.

— Почему? — спросил Валерка.

— Что именно "почему"? — переспросил Стригалёв. — Почему сразу всё изменилось?

— Нет, почему изменилось только с началом войны. Ведь вы сами сказали, что цена этим ценностям…

Подросток выразительно махнул рукой.

— "Глупость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения". Слышали когда-нибудь такую фразу?

— Не приходилось, — признался Валерка.

— И я тоже никогда не слышал, — добавил Серёжка. Похоже, начал приходить в себя.

— Это про древние времена: про первую Империю, еще до Октябрьской революции. Про СССР времен упадка.

— Застоя? — уточнил Валерка.

— Да-да, именно застоя. Странный термин, я его всё время забываю… Ну и к той России, которая образовалась после развала СССР он тоже очень хорошо применим. Законность в ней существовала на бумаге в ещё большей степени, чем в предшественницах. Поэтому люди старались не исправить плохие законы, а найти способы их обходить. В том, что можно добиться правды от государства разуверились настолько, что почти никто не думал о стране. Большинство уговаривало себя тем, что для России все равно ничего сделать нельзя, остается только выжить самим. Если совесть не совсем уснула, то забота распространялась на близких: семью, родственников, друзей. А потерявшую совесть меньшинство это очень устраивало: когда Родину никто не хочет защищать от внутренних врагов, становится очень легко и удобно разворовывать и продавать её богатства. Вот представьте себе…

Стригалёв на мгновение примолк, подбирая пример. Мальчишки тоже молчали, ожидая, что он скажет.

— Например, здесь на Сипе обнаружится нефтяное месторождение. Да, именно нефтяное месторождение: "постсоветская Россия" была крупнейшим экспортером нефти.

— Кем? — переспросил Серёжка.

— Экспортером. Так называлось государство, которое продает что-то другому государству. Только в тогдашней России нефть принадлежала не государству, а частным хозяевам.

— Игорь рассказывал, — подтвердил Серёжка и с явным вызовом в голосе добавил: — Я думаю, что это было неправильно.

— Я тоже так думаю, — согласился Стригалёв.

По растерянному лицу пионера стало понятно, что он ожидал от врача совсем другого ответа и собирался ринуться в яростный спор. Но предмета для спора не оказалось, и мальчишка на какое-то время смешался, не зная, что делать.

Доктор, между тем, продолжал:

— И большинство жителей России тогда думало точно так же. Тем более что нефтепромыслы достались новым «хозяевам» почти что бесплатно. Во всяком случае, за цену, несравнимую ни с их реальной стоимостью, ни с приносимой прибылью. Но государство, я имею ввиду власть, считало иначе.

— Как же так? — снова не выдержал Серёжка. — Это же его, государство, в первую очередь обокрали.

— Всё правильно. Но, видишь ли, государство — это люди. В первую очередь те люди, которые имеют государственную власть. И вот их это очень даже устраивало. Потому что сами точно так же смотрели на страну, как на свою кормушку.

— Как же они попали во власть? — теперь не утерпел уже Никита.

— Сложный вопрос. Я не историк… Но как-то попали. На волне недовольства предыдущей властью, у которой тоже своих грехов хватало.

— Так оно и было, — подтвердил Валерка. Рассказ врача в общем совпадал с тем, что они изучали по истории про Тёмный Век. Другое дело, что многое в истории того периода для подростка так и осталось непонятным, но это и естественно. Детально это время изучалось в старших классах на уроках обществоведения. Валерка как-то листал пособие: "Тёмный век и кризис гуманистического сознания". Читать, правда, не стал: совсем не до этого тогда ему было.