В Четверг 21 ноября по вечернему Минску — мимо громады Педагогического университета, мимо ярко освещенных окон Верховного Совета, мимо чернеющих в небе шпилей костела Святого Креста — промчался кортеж: три правительственных ЗИЛа со шлейфом иномарок. Слепя мигалками, оглушая воем сирен, на бешеной скорости вылетели на проспект Скорины. Толпы на остановках, скопившиеся, как всегда, в конце рабочего дня, тоскливо глядели вслед: движение приостановилось, троллейбусы завязли в мгновенно возникших заторах. Лишь небольшая, человек до двухсот, группа с плакатами и бело-красно-белыми флагами, затерявшаяся в сумраке посреди бескрайней площади Незалежнасцы, качнулась, загомонила, обсуждая прибытие делегации из Москвы.

Черномырдин с командой мчался, как на пожар. Но вызов оказался ложным. Лживым, как и все, что мировые агентства, посольства, резиденты передавали в те дни из Беларуси. Информационной блокады, отключения российских телеканалов — не было. Запрета на оппозиционную прессу — не было. А главное — не было бушующих толп, пришедших присягать на верность парламенту. Несколько сот человек — это максимум. В субботу, решающий день накануне референдума, собралось не более четырех десятков. В России такую тусовку постеснялись бы назвать митингом. Так, заурядный пикет.

Это больше, чем уточненная статистика. Характеристика ситуации, показывающая, что ни о каких прямых параллелях с российским черным октябрем 1993 года говорить не приходится (а ведь заговорили — охотно и едва ли не все: от белорусской оппозиции до нашей, от мировых правительств до эрэфовского).

Народ не вышел на площадь. Потому что его пригласили к избирательным урнам. В этом — коренное отличие белорусского ноября от российского октября. Тогда Ельцин, разгоняя парламент, не отважился пойти на выборы. И прямо нарушил волю народа, проголосовавшего на весеннем референдуме 93-го года (помните, пресловутое “да, да, нет, да”?) за сохранение всех ветвей власти. Ельцин обратился за помощью к танкам. Лукашенко — к избирателям.

Это лишь один уровень анализа — политический. Сравнивая нынешнюю осень в Минске с той, пропахшей соляркой и порохом, в Москве, нужно без обиняков завить: в политическом плане ситуации прямо противоположны.

А как же противостояние парламента и президента? Следует различать несколько уровней конституционного кризиса в Беларуси. Политические характеристики событий в Москве и Минске не совпадают, однако они имеют одну и ту же структурную природу. И в Беларуси, и в России приходилось выбирать между слабой властью парламента и сильной рукой президента.

Трагедия России в том, что наш “всенародный избранник”, начав с развала Союза, кончил (еще вопрос — остановится ли на этом?) сдачей Чечни, то есть фактическим развалом России. С последовательностью, достойной лучшего применения, Ельцин действует в ущерб национальным интересам. Такого страна не знала, может быть, с начала XVII века, когда, воспользовавшись смутой, российскую корону нацепил иудей.

Но значит ли это, что многоголосый и многоглаголевый парламент лучше защитит интересы государства, чем наделенный полнотой полномочий (и ответственностью) президент? В нашей ситуации, безусловно, да. Но только потому, что у нас ненормальная ситуация!

Поэтому в сентябре 93-го года все, кому дорога Россия, пришли защищать парламент. И это была не жалкая горсточка профессиональных протестантов, как в Минске, — а людская громада. Мы знали: Ельцин у власти — это полная гибель России. Кто сомневался тогда — может убедиться сегодня…

Однако именно нынешнее положение России должно бы убедить всех — только усилением власти, только предельной концентрацией власти, сосредоточением ее в одних руках можно попытаться вытащить Россию (в принципе любое постсоветское государство) из бездны. Разумеется, это должны быть не трясущиеся руки маразматика. И не веснушчатые ручонки рыжего регента…

Завтра (дай Бог!) к власти придет Зюганов — разве ему не потребуются чрезвычайные полномочия, чтобы мобилизовать, “уздой железной” поднять страну? Смешной вопрос! Кстати, двусмысленная позиция народно-патриотических сил в отношении поста президента, на мой взгляд, стала одной из причин неудачи лидера блока на летних выборах. Нелепо бороться за президентский пост, сомневаясь в необходимости его (а то и призывая вовсе упразднить, как настаивал один из влиятельных лидеров оппозиции В. Анпилов).

Пора признать: те российские оппозиционеры, которые выступают против сильной президентской власти, совершают детскую ошибку — переносят отношение к конкретной личности на важнейший институт государства. Те же российские оппозиционеры, которые, говоря о Беларуси, обвиняют Александра Лукашенко в желании диктаторских полномочий, проявляют чрезмерную корпоративную солидарность. То есть опять-таки совершают ошибку, хотя далеко не детскую.

Впрочем, все институты власти, взаимоотношения между ее ветвями — величины условные: время, место и люди придают им каждый раз новое значение, наполняют иным содержанием. Единственная безусловная реальность — народ. Демократия — власть народа, как бы ни опаскудили великое слово московские перевертыши! А опаскудили потому, что взяли на себя роль посредников между народом и властью, застолбили тепленькие местечки политических менял, выгодно конвертирующих народные устремления в валюту, недвижимость и прочие “общечеловеческие ценности”.

Я — за “прямую демократию”. За власть народа, не униженную, не разменянную, не истасканную сотней посредников-негодяев. Те, кто дни и ночи стоял у Дома Советов, знает: “прямая демократия” — не химера, не выдумка кабинетных романтиков. Она озаряла небритые, усталые лица людей, гревшихся вокруг тусклых костров у сумрачной громады осажденного Дома. Тогда она не воплотилась в конкретику власти. Начавшая оформляться политическая система была расстреляна из танковых орудий. Но она начала оформляться, приобретать реальные черты! Потому-то кремлевские властители и поспешили выкатить танки, чтобы навсегда похоронить мечту народа, волю народа непосредственно решать собственную судьбу.