«Период коньков» продолжался не больше недели, потому что выпал полуаршинный снег и засыпал все «Средиземное море». Конечно, во время катанья на коньках нам было не до волшебника, хотя мы и видели каждый день поднимавшийся из бани-замка дымок. Увлечение коньками было настолько сильно, что если бы в нашей бане поселился белый медведь, — мы и на него не обратили бы должного внимания, какого каждый медведь заслуживает.

Пришлось опять вернуться к птицам, тем более что выпавший глубокий снег лишал их даже тех зернышек, какие они находили в засохшей траве. Теперь они с голодной доверчивостью набрасывались на нашу притраву и попадали в западни десятками, так что мы оставляли у себя только лучшие экземпляры, а недостойным нашего внимания торжественно возвращали золотую птичью свободу.

В один из горячих моментов нашей охоты мы в первый раз увидели таинственного волшебника. Увлеченные своим делом, мы не заметили, как он вышел из своей бани, — он точно вырос перед нами из земли, как и полагается настоящему волшебнику. Это был действительно старик, высокий, худой, сгорбленный, с редкой седенькой бородкой. Потертая военная шинель сидела на нем, как на деревянной вешалке, и, вероятно, чтобы не свалилась с него, была перехвачена вместо пояса каким-то шарфом. Волшебник, по-видимому, совсем не желал нас замечать. Он постоял на одном месте, что-то пробормотал себе под нос, а потом быстро принялся за дело, какого мы меньше всего ожидали. Он снял с берез наши западни и выпустил сидевших в них для приманки птичек, потом сделал то же с клетками-садками, куда мы временно помещали только что пойманных птичек, наконец спокойно подобрал растянутые на снегу сетки-тайники и разорвал их. Мы все онемели от ужаса.

— Что вы делаете?! — крикнул наконец какой-то отчаянный смельчак.

Волшебник оглянулся на голос и улыбнулся. Последнее придало нам храбрости, и мы его окружили живой стеной.

— Вы не имеете права рвать наши тайники и выпускать наших птиц! — загалдели мы разом. — Это бессовестно!..

Он продолжал улыбаться, рассматривая своих врагов поочередно.

— Ваши птицы? — проговорил он наконец. — Ваши птицы?

— Конечно, наши, если мы их поймали…

— Да, вы их поймали, но это совсем не значит, что они ваши, — спокойно ответил он. — И даже совсем не ваши… Для чего создана птичка? А вы подумайте хорошенько об этом… Представьте себе только, что вас самих кто-нибудь посадил в клетку, другими словами, — тюрьму, и посадил только потому, что вы голодны… Да. А вы с горя начали бы петь, чтобы доставить удовольствие тому, кто лишил вас свободы…

Эти слова не произвели на нас никакого впечатления, потому что все думали о выпущенных на волю пленницах и разорванных тайниках. Волшебник, кажется, это заметил и проговорил уже другим тоном, точно он давным-давно был знаком со всеми:

— Послушайте, ребятки, носы у вас от мороза красные, руки — тоже… Пойдемте ко мне, я вас напою чаем. Горячий чай — лучшая вещь на свете…

Мы приняли это любезное приглашение с большой нерешительностью. А вдруг волшебник заманит нас в свой замок и что-нибудь сделает с нами такое, что мы больше не увидим белого света?

— А вы кто такой? — спросил кто-то.

— Я? — переспросил волшебник и, подумав, ответил с улыбкой: — Я — птица… Да, настоящая птица.

В ответ послышался смех.

— Да, настоящая птица, — настойчиво повторил волшебник. — Зовут меня Иваном Гаврилычем Мухиным, а все-таки птица. Ну, об этом поговорим потом, а сейчас пойдемте пить чай.

В толпе всегда найдется решительный человек, который поведет за собой других. Так было и с нами. С другой стороны, и выпить горячего чая было недурно. Мы веселой гурьбой вошли в баню, где топилась печь. Из банной каменки волшебник ухитрился сделать себе большой камин, а банный полок был превращен в какой-то музей редкостей. Тут стояли какие-то мудреные машины, колеса и т. п. Баня была устроена по-старинному, большая и светлая, благо прежде лес был дешев.

— Садитесь, дорогие гости, — приглашал нас волшебник. — Места всем хватит…

Мы сели на большую лавку у окна, а гостеприимный волшебник принялся готовить чай. Всего интереснее было для нас то, как он приготовит чай без самовара; но дело оказалось самое простое: в камине у огня стоял чугунный котел — вот и самовар. Чайник с подбитым носиком и две жестяные кружки составляли весь чайный сервиз. Все это было так хорошо, что мы забыли всякий страх. Помилуйте, напиться чаю из чугунного котла да из жестяной кружки — это одно уже делало настоящий праздник.

— А разве птицы пьют чай? — решился кто-то спросить, когда чай был готов.

Всем сделалось ужасно весело.

Волшебник добродушно смеялся вместе с нами, и мы как-то сразу полюбили его, как умеют любить только дети. Сейчас он был в синей блузе, подпоясанной ремешком. Голова у него была совсем лысая, отчего лоб казался необыкновенно большим, чуть не с чугунный котел, в котором так весело сейчас кипела вода. Худое лицо было покрыто глубокими морщинами, а серые, большие, грустные глаза смотрели с пытливой ласковостью.

— И у птицы есть свой чай, — добродушно говорил волшебник, потирая руки. — Ну-ка, чем отличается птица от человека?

— У нее нет рук…

— Она в перьях…

— Она глупая…

— А главного-то и не сказали, — перебил нас волшебник. — Всякая, самая глупая птица и та умеет летать, а человек не умеет. Вот тут-то и секрет, братцы…

— А почему вы называете себя птицей?

— А потому, что я тоже полечу, как птица…

Мы звонко расхохотались. Этакой смешной волшебник и вдруг полетит…

— У вас хвоста нет, — пошутил кто-то.

— Будет все: и хвост, и крылья… Все будет, как у настоящей птицы.

— Неужели вы полетите?

— Непременно…

Волшебник начал подробно рассказывать нам историю воздухоплавания, перечисляя по именам всех знаменитых воздухоплавателей и сделанные ими открытия…

— Пока дальше воздушных шаров еще никто не пошел, — рассказывал он. — А это пустяки… С воздушными шарами ничего не поделаешь. Все дело в том, когда будет изобретена воздухоплавательная машина. Изобрели же паровую машину, открыли электричество, — ну, откроют и воздухоплавательную машину. Вся задача в том, что она должна быть в десять раз легче паровой машины и развивать силу в десять раз больше. Наука идет вперед, и это будет сделано…

У нас быстро завязалось самое близкое знакомство с волшебником. В его замке мы чувствовали себя настолько дома, что сделались надоедливыми и уж слишком бесцеремонными. Но он все терпел от своих молодых друзей и позволял нам хозяйничать в его помещении, как мы хотели. Запретной областью оставался только банный полок, где стояли модели каких-то непонятных машин и приборы. Волшебник с одушевлением посвящал нас во все тайны воздухоплавания, объяснял устройство воздушных шаров, а всего интереснее — рассказывал ужасные случаи с аэронавтами.

— Все это были герои науки, — любил повторять волшебник. — И для науки требуется не меньшая храбрость, чем на войне… А сколько труда, терпения и ума затрачено на малейшее открытие в области науки! Мы слишком привыкли к окружающим нас чудесам этой науки… Никто уже не удивляется ни пароходу, ни железной дороге, ни телеграфу, ни напечатанной книге, ни швейной машине, ни зажигательной спичке, а ведь все это придумано гениальнейшими людьми, выстрадано. Под каждым изобретением лежит много-много испорченных жизней, несчастий и страданий тех безумцев-изобретателей, над которыми при жизни смеялись и которые дарили человечеству свои открытия…

Волшебник говорил с увлечением. На его высоком лбу выступали капли пота, а худое и бледное лицо покрывалось румянцем. Он любил разговаривать на ходу, смешно размахивая руками.

— Да, да, мы не умеем ценить наших благодетелей и смеемся над ними, как глупые дети, — объяснял волшебник. — Каждое новое открытие или изобретение, — это благодеяние всему человечеству… И тот безумец, который откроет секрет движения по воздуху, перевернет всю историю человечества. Даже приблизительно нельзя себе представить, что тогда будет… Да, такой человек в свое время должен явиться, и мы все полетим по воздуху, как птицы. Это будет величайшим завоеванием… И я верю, что даже люди сделаются добрее и лучше, потому что у них, благодаря воздухоплаванию, явится больше средств к существованию, больше удобств и тысячи других преимуществ, о которых мы сейчас и мечтать не смеем.