— За что? Это самый страшный вопрос. За что? В чем мы ошиблись с Питером? Ты должен, не откладывая, снова с ним увидеться. Это необходимо, Руперт.

— Когда мы видимся, я сразу же оказываюсь в роли сурового отца. Вовсе себя таковым не чувствую, но это происходит как-то механически.

— Знаю. И, боюсь, все наши рассуждения были такими же механическими. Мы были так уверены, что, если Кембридж представляется ему затеей богачей, он с радостью будет помогать Таллису возиться с ямайцами. Но, похоже, и это ему совсем не по вкусу.

— Хоть бы он захотел поехать за границу! Я в его возрасте…

— Да, конечно. Когда вы в последний раз виделись, Таллис сказал тебе что-нибудь новое? Впрочем, откуда у него новости!

— О Питере? Он обронил что-то таинственное. Сказал, что Питер не слишком тверд в разграничении своего и чужого.

— Что он имел в виду? Не хочет же он сказать, что Питер ворует?

— Я не стал углубляться в этот вопрос. Меня и так вымотали предыдущие полчаса с Питером. Да еще куча негритят визжали тут же, на пороге.

— Дорогой мой, боюсь, что Таллис действует тебе на нервы. Как и мне.

— Он просто не понимает, что приличия требуют иногда закрыть двери.

— И потом, Таллис вечно все раздувает. Ему приятнее, когда вокруг полный кошмар.

— Это присуще всем несчастливым людям.

— Думаю, стоит пригласить Таллиса сюда, все обсудить и выработать новый план действий. Черт! Это немыслимо: ведь здесь будет Морган!

— Мне кажется, Таллис уже не способен влиять на Питера. У него был какой-то авторитет. Теперь это утрачено.

— Прежние мерки утрачены. Люди перерастают Таллиса. Уверена, именно это случилось с Морган. Но, Господи, как я хочу, чтобы хоть кто-нибудь уговорил Питера вернуться в октябре в Кембридж!

— Может быть, разговор с Акселем…

— Я тоже думала об этом. Но Питер, судя по всему, отдалился от Акселя. Раньше тот ему нравился, но в последнее время… И потом, Питер никогда по-настоящему не ладил с Саймоном.

— Возможно, одно связано с другим. Но у нас еще уйма времени, Хильда. В колледже всё понимают.

— Да. Нам не следует так волноваться. А не сумеет ли Морган помочь Питеру?

— Он был к ней очень привязан. И всегда восхищался ею. А для Питера это немало.

— Правда, он сильно повзрослел с тех пор, как последний раз видел свою «тетю Морган».

— А Морган, скорее всего, самой нужна помощь.

— Знаю, Руперт. Подозреваю, она потерпела жестокое поражение. Морган так бережет чувство собственного достоинства. А ему нанесен очень крепкий удар. Как звучит то латинское изречение, которое ты всегда любишь повторять: dilig… а дальше?

— Dilige et fac quod vis. Люби и поступай свободно.

— Да. Морган казалось, что она сможет следовать этой заповеди. А все обернулось таким провалом.

— Думаю, этой заповеди вообще невозможно следовать. Ее недосягаемость и ведет нас в потемки.

— Б поземку?

— Нет, в потемки. Человеческого бытия.

— Но если это изречение неприменимо, зачем ты вечно его цитируешь?

— Оно… красиво.

— Пфф! Да. Морган понадобится помощь, и не только моя. Нам нужно всем взяться за руки. Она ведь так любит и тебя, и Саймона. Все вместе мы сумеем поддержать ее.

— Когда она прибывает? Ведь она, кажется, собиралась плыть?

— Да. И появится не раньше чем дней через десять. Точную дату она не указала.

— Тогда, возможно, Джулиус опередит ее.

— Может, оно и к лучшему. Как ты думаешь: Морган писала Питеру?

— Мы увидели бы письмо.

— Она могла написать ему в колледж.

— Полагаешь, что, если она написала Питеру, он уведомит Таллиса о ее возвращении?

— Если честно, я абсолютно уверена, что она ему не писала. У нее ведь была такая депрессия! Думаю, она просто забыла о Питере. И все-таки, может быть, именно ей удастся уговорить его. Она, по крайней мере, интеллектуальна. Не то что я.

— Не глупи, Хильда. Ты тоже интеллектуальна. Ты…

— Не могу придумать ничего лучшего, чем рассуждать о своем интеллекте в двадцатую годовщину нашей свадьбы.

Нет, к вашему рафинированному кругу я, безусловно, не отношусь.

— Ты вполне могла бы войти в него, просто я слишком рано наложил на тебя лапу. Но ведь ты не жалеешь об университете? Какое это имеет значение!

— Однако то, что Таллис «из вторых», значение имеет. Ты говоришь это как минимум раз в месяц. Ну успокойся, это я дразнюсь. Все в порядке, у меня, в самом деле, не научный склад ума. Вот Морган вся в науке, с головы до ног. И половина их проблем пошла оттого, что она умнее Таллиса. У Таллиса нет собственных идей, а Морган живет идеями. Естественно, что по контрасту с Таллисом Джулиус оказался для нее так притягателен.

— Да, она была очарована умом Джулиуса. Твоей сестре свойствен интеллектуальный снобизм.

— Почему же снобизм? Для нее это истинные ценности. А ум может притягивать и сексуально. Да ведь и внешне Джулиус поразительно хорош — блондин, со строгим лицом иудея. А Таллис что? Какой-то огрызок.

— Ну и словечко, Хильда! И к тому же решительно непригодное для описаний.

— Почему же, старый пурист-философ? Разве слова «достойный, честный и мужественный» дают нам лучшее описание?

— Кого ты пытаешься описать?

— Тебя, разумеется.

— Хильда, в тебе пропадает философ.

— Надеюсь, Джулиус все-таки позвонит. То есть надеюсь, из-за истории с Морган он не считает себя persona поп grata.

— Думаю, позвонит. Джулиус человек прямой.

— А мне, пожалуй, любопытно, как он станет держаться. Хотя вообще-то я его мало знаю, он ведь твой друг, но, несомненно, интереснейший объект для наблюдений.

— Мне тоже любопытно. Но я совершенно уверен, что он обойдется без извинений или попыток что-либо объяснять. Джулиус человек глубокого ума, но в то же время очень правдив и даже прост.

— Как жаль, что они не встретились с Морган намного раньше.

— Почему? Ведь в конце концов они встретились, но это, как мы видим, не сработало.

— Посмотрим-посмотрим. Милый, налей мне еще шампанского и наклони зонт чуть сильнее. Ах, Руперт, как мне хочется увидеть Питера, как хочется, чтобы он вышел прямо сейчас вот из этой двери. Я говорила, что счастлива. И в том, что касается нас, я действительно счастлива, счастлива упоительно, но все эти проблемы с Питером как черная туча на горизонте. Не могу я не беспокоиться, пока он в таком жутком настроении.

— Это действительно всего лишь настроение, любовь моя, а настроения проходят. И его настроение пройдет.

— Как хочется, чтоб ты был прав. И пусть мы наконец уничтожим этот автоматизм и ты перестанешь изображать сурового отца, а я — квохчущую мамашу.

— Я верю, что любовь победит, Хильда. Есть времена, когда единственное, что остается, — просто продолжать любить. Беспомощно, но с истовой надеждой, истовой верой и, более того, преобразуя любовь в чистой воды надежду. Такая любовь становится почти безликой, теряет привлекательность, способность утешить. Но именно в это время она достигает наибольшей силы. Именно в это время приобретает возможность спасать. У любви есть свои тайные ходы, и они пролегают глубже, чем наши сознательные, умом направляемые усилия. С Питером сейчас очень трудно, но он знает, что наша любовь — его пристанище. И, может быть, опирается на нее куда больше, чем ему кажется.

— Amor vincit omnia. Это из тех изречений, которые и я знаю.

— В общем и целом. В перспективе. В идеале.

— Ты такой мудрый, Руперт. Ты инстинктивно мудр и великодушен. Меня иногда пугает, что ты переносишь все эти качества в книгу. Наверно, я говорю непонятно.

— Ты боишься, как бы процесс анализа не повредил моим обостренным инстинктам? Но в книге речь не обо мне. И толкует она о нравственных принципах, не об инстинктах.

— Я уверена, что у тебя очень твердые нравственные принципы. И это не просто слова: я говорю серьезно. При этом я убеждена, что твердые принципы даются лишь тем, кто приходит к ним инстинктивно, даются таким, как ты. Все это от сердца, от врожденного чувства ответственности, умения по-настоящему любить. Все другое — холод и ничего больше, абстракция… философия.