Когда-то давно у меня жил толстый кот, который по цвету напоминал свежепожаренные короккэ [37]. Кота звали Короккэ. И каждый раз, когда я на него смотрел, во мне просыпалось непреодолимое желание поесть короккэ — кстати, совершенно естественное. Короккэ нельзя не любить, и я их люблю. Подспудно мне даже кажется, что страсть к этому блюду как-то украшает и облагораживает человека. Я бы, например, не смог напасть с бейсбольной битой (даже со спины) на субъекта, который, ничего не подозревая, сидит за столом и уписывает за обе щеки короккэ. Только не подумайте, пожалуйста, что смысл моего высказывания в том, что человека, уплетающего ростбиф, просто необходимо шарахнуть битой. (Конечно нет, боже упаси.)

Моя жена не любит готовить жирные блюда. Поэтому, с тех пор как мы поженились, она ни разу меня не кормила ни короккэ, ни тэмпурой [38]. По крайней мере, я ничего такого не припоминаю. Когда мне хотелось короккэ, я либо отправлялся в закусочную, либо готовил себе сам. Если вы еще не поняли, намекаю: вообще-то я не очень страдаю, занимаясь готовкой пищи. Так что с этим у меня проблем не было: захотел короккэ — и приготовил.

Сначала я брал картошку. Чистил ее, варил и делал пюре. В пюре я добавлял немного мяса, после чего лепил из полученной массы плоские котлетки, обваливал их в панировочных сухарях, заворачивал каждую в полиэтиленовую пленку и замораживал. Если мне вдруг срочно хотелось съесть короккэ, то я размораживал желаемое количество котлеток и обжаривал их во фритюре. Каждый раз варить, смешивать и лепить мне было лень, так что я сразу готовил себе короккэ на полгода вперед и запихивал их все в морозилку. Тогда у нас еще была купленная по случаю огромная морозильная камера, из тех, что используют в заведениях общественного питания, так что места для моих котлеток хватало. В результате мне удавалось сохранять с короккэ самые невинные и в полной мере меня удовлетворявшие дружеские отношения.

Но нежданно-негаданно, как замаскированный дорожный патруль на трассе Одавара-Ацуги [39], нагрянула беда. В один прекрасный день морозилка сдохла. Наверное, из нее вытек весь фреон или что-то в этом роде. Электричество поступало, лампочка горела, но морозилка не морозила. Мои котлетки-полуфабрикаты начали на глазах размягчаться, пораженные смертельным недугом, прямо как какая-нибудь Офелия. Как назло — все это произошло в выходные, я даже мастера не мог вызвать. Поскольку просто выкинуть все свои заготовки рука не поднималась, я решил: «Съем сколько смогу». Решил и сделал — пожарил и съел. Я ел короккэ два дня подряд, пока не объелся ими до полусмерти. Это было ужасно. Последующие несколько лет я не то что есть, даже видеть эти котлетки не мог. По ночам мне снились кошмары о том, как полчища злобных короккэ окружают и душат меня (или делают из меня отбивную).

Но со временем память об этом ужасе истончилась, стерлась, и я помирился с короккэ. Правда, не настолько, чтобы снова начать их готовить и замораживать (стоит мне только подумать, что морозилка может опять сломаться, и у меня начинает болеть сердце), но, по крайней мере, теперь я иногда захожу в мясную лавку и покупаю там парочку свежепожаренных котлеток. Потом отправляюсь в булочную за свежим хлебом и, купив хлеб, иду в парк. Я зажимаю короккэ между двумя ломтями хлеба и, недолго думая, принимаюсь за этот нехитрый сэндвич. В мире есть множество первоклассных ресторанов, но разве что-то может сравниться с той радостью, которую испытываешь ясным осенним полднем, сидя на скамейке в парке и беззастенчиво поедая сэндвич с обжигающим губы короккэ. Это ни с чем не сравнимо (я иронизирую).

Да. Пожалуй, в этой книжке все-таки слишком много разговоров о еде…

Вы знаете, что одно время Сосэки Нацумэ [40] работал школьным учителем? Главный герой его повести «Мальчуган» преподавал математику, а сам Сосэки преподавал английский язык. Стажировался он в Англии, что в его время было редкостью, и потому отличался от прочих преподавателей прекрасным произношением. Все ученики Сосэки искренне им восхищались. Он оказался талантливым учителем и педагогом-энтузиастом. У него был собственный взгляд на образование, который не очень соответствовал установившимся в этой области нормам. Да, он был строгим учителем, но ученики — подавляющее большинство — обожали его. Однако сам Сосэки считал, что преподаватель из него никудышный. В конце концов он оставил место профессора в Токийском университете и целиком отдался писательству. И это понятно. Я тоже думаю, что, чем каждый день ходить на службу и преподавать, гораздо приятней сидеть дома и заниматься любимым делом — писать романы и повести.

Став писателем, Сосэки узнал не понаслышке, что такое слава и успех (не зря же его считают одним из основоположников современной японской литературы). Но его жизнь омрачала болезнь, из-за которой последние годы он провел дома, лежа в постели. У него ужасно болел желудок (Сосэки явно принадлежал к тому типу людей, у которых всегда проблемы с желудком). Между прочим, когда один из его учеников Миэкити Судзуки пришел проведать учителя, он застал его на веранде, сидящим на корточках в окружении чумазых окрестных ребятишек, которых набилось туда, ни много ни мало, двенадцать или тринадцать человек. Сосэки занимался с детьми английским. При этом, судя по гримасе на лице, боль не отпускала его ни на минуту, но он ласково и терпеливо продолжал свои объяснения. Когда ребята ушли, Миэкити спросил: «Откуда взялись эти дети?» «Даже не знаю, — ответил Сосэки, — пришли ко мне, говорят, „научи нас английскому“. Я им сказал, что я человек занятой, так что позанимаюсь с ними только сегодня, в порядке исключения. Еще я у них спросил, кто их ко мне послал, а они сказали, что никто. Они, мол, сами подумали и решили, что раз я такой знаменитый, то наверняка должен знать английский».

Так ее и вижу, эту замечательную картину: пересиливающий боль Сосэки говорит чумазым ребятишкам: «Дети, только совсем чуть-чуть. У дяди много дел» — и начинает объяснять им азы английского языка. Об этом славном эпизоде я узнал из книжки Коки Кавасимы «Учитель английского Нацумэ Сосэки», которая вышла в издательстве «Синтё». Хоть Сосэки и считал, что преподаватель из него никудышный, но само ремесло преподавателя, очевидно, не вызывало у него неприязни.

Конечно, это не повод для хвастовства, но вот я, например, не имею ни малейшей склонности к учительству. Сам я — легкообучаемый и новые вещи усваиваю довольно быстро, однако разжевывать их потом для других — свыше моих сил. «Да ты просто эгоист!» — говорит мне жена. Но я не эгоист, а действительно не умею и не люблю преподавать. Когда я кому-то что-то объясняю, я сразу начинаю заводиться и забываю о том, что проблема-то, собственно, во мне. «Неужели так трудно понять элементарные вещи?!» — ругаюсь я мысленно. Мои человеческие возможности ограниченны, и я в принципе не могу стать хорошим учителем.

Как-то раз одного известного бейсболиста спросили, в чем заключается секрет удачной бейсбольной подачи. Он на полном серьезе ответил, что самое главное — ударить по мячу со всей силы. Нельзя сказать, чтобы я его не понимал. Некий смысл в ответе как бы присутствовал. А бейсболист этот впоследствии стал тренером.

И ведь в нашем мире действительно много никудышных преподавателей.