Все мы очень разные люди, но отличаемся друг от друга мало чем. У нас почти одна биография. Вернее, две: одна – мужская, другая – женская. У нас даже формуляр такой изобретён, по которому все живём: родился, учился, был, не был, не привлекался, не имел, не участвовал….

Меня всегда смущала одна графа в формулярах. Пишешь: «Земляков Иван Степанович», да ещё и подчеркни – мужской или женский род. Я всегда залазил рукой в карман, чтоб убедиться какого я рода. Есть, конечно, фамилии непонятные, но имена-то, имена. Поподуйло Степан – ну, может он быть женщиной, а Поподуйло Анна – мужчиной? Я часто подчёркивал графу «жен» или обе сразу, но ни разу никто меня не упрекнул в жульстве.

Есть особые личности, как исключения из правил. Вот доживёт такое исключение до семидесяти-восьмидесяти лет, и у него такой послужной список, такие заслуги – читать устанешь, а впереди ещё столько же заслуг. Хотя всё это можно уместить в одно слово – плут.

Как же иначе? Человек никогда нигде не трудился, а является ветераном (да ещё заслуженным) труда всех степеней, со всеми льготами. Нигде не воевал, а является заслуженным ветераном войны со всеми юбилейными наградами.

Правда, он ехал в сторону фронта три месяца, и за это время четыре раза лежал в госпиталях с поносом. Последний раз его так несло, что пришлось подчистую комиссовать и отправить в тыл на поправку. Там он получил инвалидность первой степени, с которой и жил благополучно до скончания. В каких только медицинских институтах он ни лёживал, но ни одна техника, ни один профессор не смог переждать, когда он продрищется. А как ветеран-инвалид он имел право на жильё в первую очередь, на машину – тоже, на все лекарства и разъезды. Ведь до чего же доходило – все мужья платят бывшим жёнам алименты, а этот сам получал с бывших двух жён как немощный на пропитание.

Но есть и другие исключения, как, например, его сосед. Попал на службу в тридцать седьмом, а в сорок первом война, до пятидесятого года гонялся за Бандерой. Справки собирать некогда было – то ранения, то контузии, не до орденов было. Два дали, да и то они нашли своего хозяина в семьдесят лет. После войны работа – не до справок. А у нас без справок ни-ни.

Вот и жил до семидесяти лет как крыса в подвале, квартиру так и не получил, не заслужил. Да ещё органы наши, которым всё положено знать, не верят, запросы шлют. Как так? Человек двенадцать лет воевал и никто его не завербовал. Писали во все части, о которых он упоминал, и везде отвечали – служил, достоин. Но ведь они собирали сведения не для того, чтоб возвысить человека, а совсем наоборот. А местная власть ждёт, что могут раскопать на него. Дай ему квартиру, а он – шпион. Неприятности, а зачем они бюрократу: «Ну, воевал, все они воевали, вон их по России сколько по подвалам ютится, разве их обеспечишь всех? Ладно, хоть бог подбирает понемногу».

Жена ушла, надоело жить в подвале, дети выросли – бросили. «Вон, – говорят, – у соседа три жены и все при квартирах и машины имеют. Вот это ветеран! Хоть и дристун, хоть и пороху не нюхал, зато справок возами, вплоть до родильных домов. А у тебя – раны да контузии. У него морда – во, хоть и дристун, а у тебя в чём душа держится. Размазня – одно слово».

Вот два таких исключения, а между ними всё человечество по анкете. Только думается мне, если у нас дристуны в таком почёте, то и власть наша, от которой мы так зависим, прикурена той же дизентерийной палочкой. А то, что завоёвано-построено, это дело рук размазней, не иначе. Не будь анкет, как узнать кто плут, кто размазня.

На ковре у Боряни

Начальник милиции бился в истерике – его срочно вызывали к местному авторитету на проработку. Он же недавно перед ним отчитывался, но Боряня тре6овал его к ответу.

Полковник не мог сообразить, чем он ему не угодил. Кажись, строго следовал всем его указаниям, а, поди ж ты, жизнь-то такая подлая – где-то вовремя не подстелился и вот, иди, отдувайся. Авторитет не прокурор, с ним шутки не проходят, враз положит. Хорошо, если только погон или места лишишься, а могут и пришить как поросюшку. Неужели опять гаишники вместо Оки Мерседес остановили? Сколько им не долби ненасытным, всё мало, мало, а ты теперь красней да пускай слезу перед Боряней.

Где же я мог проколоться? Ментам своим строго-настрого наказал, чтобы после восьми вечера на улице не торчали, в темные переулки даже днём нос не совали. В моём городе и районе созданы идеальные условия для грабежа и для простого воровства.

Но тут он вспомнил, что один бандюга начал днём отнимать мобильник у девушки, а прохожий, довольно здоровый мужик, дал ему по морде, чего в России не бывает. Может, Боряня на это обиделся, но ведь виновный наказан – мужику приписали двух "глухарей" и посчитали рёбра по ментовской методе. Дали ему пожизненное, а девицу уже четырежды изнасиловали. Почти весь личный состав принял в этих акциях устрашения посильное участие.

Этим браткам никак не угодишь, привыкли, чтобы им комфорт для деятельности создавали. Взяли власть, вот и издеваются теперь над бедными органами правопорядка, во всех кабинетах своих смотрящих поставили. Вот бросай всё и тащись через весь город выслушивать маты и оскорбления, а на них Боряня особый мастак, так и кажется, что первым его словом было не "мама", а "мать". Слушаешь другой раз его ругань, и так проймёт, что сам бы за Гришку косого в форточку слазил и стибрил чьи-нибудь кальсоны или полушалок. А что, я бы сумел. Вот только живот отвис и мешает.

Полковник, с видом побитого Шарика, предстал перед Боряней и начал усиленно ширкать носом, как сопливый лейтенант. На ковре уже корячились и пускали слезу прокурор и его зам. Хоть и прикидывался прокурор больным, только никакого геморроя Боряня не признавал: провинился – стой и терпи. Зам уже не хлюпал носом, а только тонко подвывал после каждого мата Боряни. Несколько Боряниных шестёрок хихикали и поддакивали пахану,

"Видимо, что-то серьёзное", – подумал полковник, и даже звёздочки на его погонах съёжились, стали меньше в размерах. Он снова почувствовал себя лейтенантом, одиноко стоящим на дороге и тормошащим "москвичи" и "копейки", чтобы насобирать на выпивку себе и начальнику.