Стоял я в этот час, незрящий

Пред будущей судьбой Эдип,

И видел лишь ее дрожащей

Руки пленительный изгиб.

Но знал, что спорить бесполезно

С порывом, вдруг увлекшим нас,

И чувствовал: тесьмой железной

Объединил нас поздний час.

Она беспомощно клонилась

К подушке алой, в глубь и в тень…

И мне казалось, что вонзилась

Стрела случайная в мишень.

И, жестом медленным, безвинный

Убийца, я припал к устам…

И миг продлился, длинный, длинный,

Врата к мучительным часам.

1911

Стонет старая шарманка

Вальс знакомый под окном.

Ты глядишь, как иностранка

Где-то в городе чужом.

Не пойму твоих улыбок,

Страха мне не превозмочь.

Иль что было — ряд ошибок,

Это счастье, эта ночь?

Ты смеешься, отошла ты,

У окна стоишь в тени…

Иль, скажи, не нами смяты

На постели простыни?

Изменив своей привычке,

Ты, как римлянка рабу,

Пятачок бросаешь птичке,

Предвещающей судьбу.

Знаю, что за предсказанье

Птичка вытащит тебе:

«Исполнение желанья,

Изменение в судьбе».

Нет! былое не ошибка!

Ты смеешься не над ним!

Счастлив тот, чье сердце зыбко,

Кто способен стать иным!

Счастлив тот, кто утром встанет,

Позабыв про ночь и тень.

Счастлив цвет, что быстро вянет,

Что цветет единый день.

Будь же в мире — иностранка,

Каждый день в краю другом!

Стонет старая шарманка

Вальс знакомый под окном.

<1910>

В наемной комнате все ранит сердце:

И рама зеркала, и стульев стиль,

Зачем-то со стены глядящий Герцен,

И не сметенная с комода пыль.

Нежней прильни ко мне; глаза закроем;

И будем слушать шаг печальных дум,

Как будто мы сошли на дно морское,

Где бледен солнца свет и смутен шум.

Твое дыхание мне рядом слышно,

Замедленный твой пульс слежу рукой…

Подводные цветы надменно пышны,

И разноцветных рыб мелькает рой.

Ах, только об одном могу жалеть я,

Что в той же комнате — очнуться мне!

Акула проплыла, другая, третья…

Закатный рдяный луч скользит на дне.

Как эти миги дум со счастьем схожи,

Как к этой нежности близка любовь!

Но я открыл глаза, и Герцен тот же

Пытливый взор в меня вперяет вновь.

В наемной комнате все сердце ранит.

В ней миг мечты — обман, в ней счастье — ложь,

Нет, не клонись ко мне! Боюсь желаний!

Не надо губ твоих: они язвят, как нож.

<1912>

Вспоминаю под жалобы скрипки,

В полусне ресторанных огней,

Ускользающий трепет улыбки —

Полудетской, желанной, твоей.

С тихим вальсом, знакомо печальным,

В темный парк ускользают мечты.

Липы дремлют в наряде венчальном,

И во мгле улыбаешься — ты.

Этот вальс, этот зов, эти звуки —

Возвращает и годы и дни.

Я целую дрожащие руки,

Мы — во сне, мы — в тени, мы — одни.

Вижу вызовы дерзкого взгляда,

Вижу алые губы, как кровь…

Ах, не надо, не надо, не надо,

Душу снова качает любовь.

Неподвижны у стойки лакеи,

Искры брызжет вино и хрусталь…

Мы идем по вечерней аллее

В непостижно-прозрачную даль.

Все безжалостней жалобы скрипки,

Все безумней взлетают смычки…

Ивы темные нежны и гибки

Над лукой потемневшей реки.

1911

После ночи свиданья любовного,

Тихой улицей, тающей тьмой,

В упоеньи восторга греховного,

Возвращаться неспешно домой.

Проходя тротуарами темными,

Помнить, в ясном сиянии грез,

Как ласкал ты руками нескромными

Горностай ее нежных волос.

Чуя в теле истому палящую,

Слыша шаг свой в глухой тишине,

Представлять ее, дремную, спящую,

Говорящую «милый» во сне.

И, встречая ночную прелестницу,

Улыбаясь в лучах фонаря,

Наблюдать, как небесную лестницу

В алый шелк убирает заря,

1904

Ты приходил ко мне, холодный,

С жемчужным инеем в усах.

В вечерний час, со смертью сходный,

Твой лоб, твои глаза и щеки

Я грела в маленьких руках.

О, как мы были одиноки,

Вдвоем, и в мире и в мечтах!

Ты приходил ко мне, весенний,

Обвеян запахом листвы.

И в час, когда прозрачны тени,

Я целовала абрис милый

Твоей склоненной головы,

А древняя луна скользила

По кругу древней синевы.

Ты приходил ко мне, усталый

От зноя, в пыльный летний день.

Твой рот, страдальческий и алый,

Я целовала, берегла я

Твою тоскующую лень.

Пока, все думы погашая,

Не проникала в окна тень.

Настала осень; дождь протяжный

Шумит в ленивой тишине,

А ты, весь радостный, весь влажный,

Осенних астр цветную связку

Несешь кому-то, но не мне…

И вечер грустно шепчет сказку

О невозвратном, о весне…

<1910>

Ей лет четырнадцать; ее глаза

Как на сережке пара спелых вишен;

Она тонка, легка, как стрекоза;

И в голосе ее трав шелест слышен.

Она всегда беспечна, и на всех

Глядит прищурясь, скупо, как в просонках.

Но как, порой, ее коварен смех!..

Иль то — Цирцея, спящая в пеленках?

Она одета просто, и едва

Терпимы ей простые украшенья.

Но ей бы шли шелка, и кружева,

И золото, и пышные каменья!

Она еще ни разу алых губ

В любовном поцелуе не сближала,—

Но взгляд ее, порой, так странно-груб…

Иль поцелуя было бы ей мало?

Мне жаль того, кто, ей вручив кольцо,

В обмен получит право первой ночи.

Свой смех она ему швырнет в лицо,

Иль что-то совершит еще жесточе!

1910

На горячем песке, пред ленивым прибоем,

Ты легла; ты одна; ты обласкана зноем.

Над тобой небеса от лучей побледнели.

Тихо миги проходят без цели, без цели.

За тобой на откосе спокойные сосны.

Были осени, зимы, и вёсны, и вёсны…

Море мирно подходит с ленивым прибоем.

Этим морем, мгновеньем, покоем и зноем

Хорошо упиваться без дум, без загадок.

Час дремотный на взморье так сладок, так сладок.

Быть как волны, как солнце, как миги, как вёсны…

Полдень жжет, море вкрадчиво, пламенны сосны,

Небеса в высоте от лучей побледнели…

Жизнь неслышно проходит, без цели, без цели…

Декабрь 1909 — январь 1910