Куда все подевались? А где старая перечница Пиментель?

Рохелио Пиментель, хитрый, раскосый будто китаец, родом из Панамы, как встарь, маячил за стойкой.

– Хуанито! – завопил он. – Хуанито, сукин ты сын! Сколько лет, сколько зим! Ты никак выбился в люди, паршивец этакий!

Старик всегда категорически отказывался называть меня Иваном.

– Давно, давно по нашим местам не видали, чтоб кто-то так забурел! Из какой чертовой дали ты явился, что я тебя лет пять не видел? А костюмчик! Да вся моя лавка столько не стоит!

– Семь, семь лет как один денек, – отвечал я, обнимая старика прямо через прилавок и искоса поглядывая на то, что творилось на улице. Джип доехал до зеленого "Мерседеса" и остановился. Какое-то время, минуту или две, он так и оставался: совещались, что делать. Потом дверцы хлопнули: все шестеро выбрались наружу.

– Хуанито,- спросил бывалый и догадливый Пиментель,- это с тобой?

– Со мной только Макс, вот он, он мой шурин. А те блондинчики не со мной. Им завидно, что я богаче их и могу поставить выпивку всем старым приятелям. Они говорят, что я все равно вонючий чернозадый чикано и что все мы недоумки.

Братки неторопливо, вразвалочку пересекали площадь перед пивнушкой. Американцы никогда бы не полезли на рожон так нагло в этом трущобнике. Но русские братки этой части Америки не знали. А я знал.

– Хуанито, – проворковал старик, – хорошо, что ты помнишь старую дружбу. Мы ее тоже не забывали.

И подмигнул косым своим глазом. "Братки" уже поднимались по ступенькам. Наверно, у кого-то был ствол, а может, и не один. Вт они зашли на помост, миновали стол и зевак…

И вдруг что-то взорвалось, когда Макс уже принял боевую стойку, а ближайший "бык" был в двух шагах. На русских громил накинулись со всех сторон громилы мексиканские, кубинские, пуэрториканские. Драться они были не дураки, имели численный перевес и горели энтузиазмом латиноамериканской солидарности. Братков лупили долго и со вкусом, не дав воспользоваться имевшимися пистолетами, и под конец уложили штабелями у стены. Ни цепей, ни печаток, ни других излишеств на них уже не наблюдалось, подозреваю, что бумажники так же испарились.

Ражие ребятки, не переводя духа после побоища, сразу уничтожили его следы – подняли столы и табуреты, собрали костяшки домино, выяснили очередность и как ни в чем не бывало, застучали ими. О свалке напоминали только шесть сложенных на плетеных ковриках тел.

– Не переусердствовали? – спросил я хозяина. Тот вылез из-за стойки, посмотрел, пощупал:

– Ни черта не станется! Я перенесу их в подвал, Хуанито, и раньше вечера не выпущу.

– Угости ребят, старина, – я протянул деньги.- У них, небось, глотки пересохли.

– Пошел ты! – отрезал он. – Уберись со своими сраными деньгами. Нахватался от гринго? Забыл, что за удовольствие начистить морду гринго у нас сами приплатят?

Старина Рохелио положительно не менялся.

– Не пыхти, старая перечница. Мне-то хоть пива дашь? А постучать в домино меня по старой памяти пустят?

Хозяин достал кружку, а за столом уже один парнишка услужливо поднимался, освобождая место.

– Панчито! – рявкнул Пиментель. – Сядь на место немедленно! Если этот пройдоха сядет играть, он не встанет с этого места до завтра, будь уверен. Никому, слышишь, никому на моей памяти ни единого раза не удалось обыграть Хуанито Гусмана по кличке Абак, ни в домино, ни в карты. Это я помню еще с тех пор, как он писал для меня сраные бумажки для налоговых инспекторов.

Кружку-другую пива со старым знакомцем я пропустил, рассказав по ходу свои дела.

Мол, учился в России, женился и устроился там, имею неплохую торговлю (одобрительный взгляд на костюмчик), а эти ребятки тоже русские и хотели себе долю за здорово живешь. Пиментель кивал. Он таких историй навидался уйму, рэкет во всей Латинской Америке явление повседневное, так же как и в тех местах, где латиноамериканцы скопом поселяются. И деньги я ему таки всучил.

– Пиментель, случается по нашим палестинам, что кому-нибудь надо позарез. Тебе не надо – такому человеку и отдашь. Тут, собственно, немного. Так, что в кармане оказалось.

Взял. Не знаю, что он с ними сделал. Я его знал долго, но предсказать мог не всегда.

Спустя часок, напутствуемые наилучшими пожеланиями, мы сели в машину. "Чероки", едва не утыкавшийся в бок нашего "Мерседеса", непостижимым образом испарился.

Подозреваю, что владельцу пришлось раскошелиться на новую. Краденые машины в этих закоулках пропадали без следа, чтобы вынырнуть где-нибудь в Никарагуа.

Со вздохом облегчения Максим запустил двигатель, умудрившись не слишком набраться пива от гостеприимства Пиментеля:

– Абак, ты здорово рисковал. Почем ты знал, что эта лавочка за столько лет не закрылась? Старый хрен, твой приятель, мог помереть или по-иному переменить место жительства. А твои собратья по расе могли и не полезть за тебя в драку из соображений латинской солидарности.

– Если бы эта лавочка закрылась, дальше в этом квартале есть еще пяток таких же пивных. В старые времена я за хозяев, туговато соображавших в местных законах, заполнял налоговые бумаги. Довольно ловко заполнял, платили неплохо. Если эта пивнушка закрылась бы, пошел бы в другую. Если бы хозяин оказался бы незнакомым, это дела не меняло бы. И тут расчет был как раз на латинскую солидарность. В любой попавшейся пивной мне стоило только облокотиться на доминошный стол, сказать кодовую фразу "эти янки говорят, что мы вонючие чикано", и результат обеспечен. А драки тут не боятся, в чем ты, кажется, убедился. Знаешь, чем зарабатывают на пиво местные доминошники? В безобидных случаях – вышибалами в барах, мордобойцами по заказу, телохранителями в борделях и сутенерами на полставки, мальчиками по вызову, продавцами марихуаны под маркой таксистов. В более тяжелых случаях возможно все. Законопослушных трущоб не бывает.

Через час мы были в отеле, где Мария и Колька извелись в ожидании. Мария прямо в дверях кинулась ко мне на шею, бледная и заплаканная. Колька с важным видом хотел подать Максиму руку, но тот не дал изобразить значительность – подхватил, как маленького, и самым несолидным образом болтал Колька в воздухе ногами.

Мы порядком проголодались, обед велели подать в номер и за обедом устроили военный совет.

– Вам не кажется, что нас тут слишком горячо встретили? – спросил Максим риторически. Возразить было нечего, и даже Колька не только не возражал, но и выдал предложение по существу.

– Махнем в Калифорнию! Ну, приедет Марик, он что, по всем Штатам будет нас разыскивать? Америка – она большая!

– Может, и будет, – возразил я. – Америка велика, да затеряться в ней не так просто. Тут все насквозь просматривается и простреливаетя. Нас занесли в компьютер в прокате машин? Нас зарегистрировали в отеле? Это Америка, тут все запротоколировано, а раз так, то все дело времени. Искать будут, на другое не надейтесь. Колька, ты думаешь, ты один умный? Ты знаешь, что за бомбу перекатал в свой "Палм". И если Марик дурак, то Дима догадается, что и как надо вычленять.

Братки почуяли Большую Халяву и с хвоста не слезут.

Вывод: из компьютерной Америки надо удирать в глушь. Как насчет того, чтоб пожить у бабушки в Тепете? По-моему, вам там понравилось.

– Понравиться-то понравилось, – заметил Максим, – но ведь мы и оттуда ноги уносили. Забыл?

– Это когда провожали, а встречать-то никто не догадается. Будем сидеть тихо-мирно, а денег хватит лет на сто.

– Тепета хорошее место, и бабушка твоя прелесть, – сказал Макс, – но насчет ста лет ты загнул. Месяц, два, и будет.

– Иван, нам можно бездельничать, – подала голос Мария, – а с ребенком что делать?

Ему учиться надо. А что из себя представляет школа в Тепете? Четырехклассная типа церковноприходской. Обосновываться надо из расчета на учебный год, с приличным учебным заведением. Коля, ты ведь не хочешь остаться неучем?

Колька глядел с тоской. Учился он не то что плохо, но без энтузиазма. Я стал "чесать репу". Поселиться в Лиме не годилось. Мало ли кому попадешь на глаза, хоть это и немаленький город. На случайностях и вероятностях я собаку съел. И в Сан-Лукас не хотелось. Лицей там, конечно, имелся. Но на этом достоинства моего родного города кончались. И меня там ждала бы непрерывная головная боль отношений мамы с Марией. Свекровь невестку невзлюбила, классика семейного жанра. Радости мало! И с удивлением я понял, насколько отвык от страны, гражданином которой официально являлся.