Зазывалы могут быть различного калибра: от самых мелких шавок до крупных мормышек, типа фильма "Бандитский Петербург". Зазывала не обязательно человек.

Чтобы в Город заманить, иногда достаточно календарика с Медным всадником. А вот в вышибалы кого попало не берут. Заманить ведь всегда легче, чем выгнать. Чтобы выгнать, нужны влиятельные личности уровня царя. Заумный лектор тоже подойдёт, но царь или его И.О. гораздо круче.

Люди уровня Юрика в вышибалы не годятся: не та сила убеждения, не тот напор. А Юрик никогда и не стремился играть такую роль. Ему и в зазывалах неплохо…

Юрик вывел эту хитрую теорию не сразу. Впервые заметил, что с Городом что-то не так, когда ему вдруг, ни с того, ни с сего, разонравился Исакий. Гм! Глянул он на собор одним прекрасным утром из окна троллейбуса и обомлел. Такого страху нагнали на него массивные 114-тонные колонны! Тогда ему было всего лишь двенадцать лет, и они всей семьёй только что переехали в Ленинград.

После того случая недели не прошло, как Медный всадник стал казаться пучеглазым котом на лошади, а Зимний Дворец захудалым дворцом культуры, требующий капремонта… Все эти детские впечатления Юрик приписал капризам своей меланхолической натуры. Он был мальчиком интересного склада, друзей имел мало, да и те происходили исключительно из дипломатических семей. Пословица "Что имеем, того уже не любим" стала всё чаще приходить на ум…

В двенадцать лет человека можно назвать вполне взрослым. По западным меркам. А Юрик знал о Западе не понаслышке. Он там успел пожить ещё ребёнком, с отчимом-международником.

Теперь он постоянно жил на родине, но всё время болтался среди иностранцев.

Видно, доля такая. Отойдя душой от своих, к иностранцам он так и не прибился.

Вернее, они его не принимали. Услышав о восьми языках, сразу ставили уши торчком и махали руками: "Ты – агент КГБ!" А когда он им расхваливал их же собственный Запад, недоверчиво косились и, наверное, считали предателем родины. Он и работал-то с ними через силу, по инерции. Сидеть в офисе гораздо хуже. Вот бы писателем заделаться! Но этот труд отбирает много времени, а заработки не всегда приличные.

Сидеть у кого-то на шее, как Маркс у Энгельса во время написания "Капитала", Юрик не собирался. Он по натуре не иждивенец.

В самом-самом начале, до смерти родного отца, они все втроём, небольшой, но дружной семейкой жили в Челябинске. "Челяба" – хороший город, но его, конечно, не сравнишь ни с одной из российских столиц. Лоск не тот.

Именно из "Челябы" в 1979 году Юрик впервые выехал в Ленинград. Ему тогда было 8 лет. В той поездке его больше всего впечатлили Петропавловка и Медный всадник.

Вернувшись домой, он попросил купить ему альбом и краски, хотя раньше рисовать не любил. В тот год он впервые начал серьёзно читать. По-взрослому, запоем. В основном те книги, из которых можно было узнавать об этом потрясающем, невиданной красы Городе.

Когда умер отец, мама вторично вышла замуж. За очень хорошего человека. По крайней мере, все так говорили. Отчим оказался богатым москвичём, и с ним они повидали полсвета. Но нигде Юрик не встречал таких проспектов, таких памятников и таких волшебных зданий, как в Ленинграде.

Детишкам, с которыми он учился по заграничным школам, Юрик постоянно врал, что живёт в Ленинграде, а не в Москве. Он хотел, чтобы его как можно больше уважали.

Маленькому ростом, щупленькому Юрику уважение одноклассников было необходимо.

Правда, его внешность не всегда была причиной для расстройства. Всякий раз, прийдя в новый класс, он слышал шёпот: "На Гоголя похож". Юрик был темноволос, нос имел с горбинкой, а во взгляде всегда сквозило нечто поэтическое…

Итак, что имеем, то нам уже не нравится. Внезапно охладев к Великому Городу, Юрик счёл себя неблагодарным и страшно мучился по этому поводу. В двенадцать лет он был слишком неопытен, чтобы приписать эту смену настроения чему-нибудь ещё.

Отчим был видной московской фигурой, но при Андропове пошёл на понижение, и его перевели на службу в Ленинград. Тогда ещё никто не знал, что Город снова будет переименован и что всё питерское станет синонимом президентского.

Вскоре пошли первые неприятности. Отчима посадили, и он умер от инфаркта прямо в тюрьме – немолодой уже был человек…

Деньги кончились, надо было срочно думать, как жить дальше. Пришлось продать шикарную двухкомнатную квартиру на Московском проспекте – наспех, буквально за бесценок, и переселиться в коммуналку. Не жить же им с мамой, разнополым, в однокомнатной хрущёбе. А в коммуналочке у них были три комнаты. Каждому досталось по кабинету-спальне плюс общая столовая.

Маме по работе нужен был отдельный кабинет. Работала она учительницей рисования, и её спальня-студия с первого же дня украсилась детскими рисунками. Юрик тоже позарез нуждался в рабочем кабинете. Он с самого детства мечтал стать писателем.

Глядя в зеркало, он тоже отмечал своё большое сходство с Гоголем.

Соседей в той квартире было ещё двое: вполне мирный, хотя и пьющий, старичок Харитоныч и богомольная старушка Маринка.

На коммунальной кухне кому-то кисло, а им всегда было весело.

Мама готовила лазанью – научилась в Италии, а Харитоныч – харитонью, бурду из овощей и разных хитрых специй, благодаря которым это варево каждый раз имело другой вкус. Когда старикашка злился, его варево можно было выливать, не пробуя.

Наливка харитоновка совсем другое дело. Та всегда была одного вкуса, ибо заготовлялась один раз на целый год.

Старушка Маринка одевалась во всё чёрненькое, а Харитоныч, редко бывавший на улице, зимой и летом носил семейные трусы, китайские кеды и серую ушанку типа "дохлый заяц". Даже в домашней обстановке.

Худо ли, бедно ли, стали они с мамой жить-поживать в питерской коммуналочке.

Юрик ходил в школу и был по горло занят уроками, особенно в старших классах. С Городом общался постольку поскольку – его уже не хотелось изучать. Музейные экскурсии только утомляли. Жизнь протекала скучно, концы с концами сводились кое-как…

Через несколько лет после маминой смерти Юрик женился и переехал в Москву. И вот чудеса! Теперь каждый визит в Ленинград, который к тому времени снова стал Петербургом, казался ему праздником. Стоило ему с очередной группой иностранцев показаться в Городе, как тот начинал буквально донимать его своей красотой.

Юрику в Питере снова всё нравилось. И Исакий уже не пугал колоннами…

Поговорив на эту тему со знакомыми, Юрик, как ни странно, услышал слова поддержки. Компания единомышленников росла. Всех их объединяло главное: они были приезжими. Не коренными рысаками, а пристяжными. Как-то раз сообща пришли к мнению, что Город сначала заманивает интересных ему особей, а потом, добившись чего-то своего, машет на них рукой, мол, пусть живут, как знают, мол, чего зря хвост перед приезжими распушать, мол, и так сидят по лавкам!

Благо сиделось бы спокойно. Сразу после окончательного переселения в Город у приезжих начинались мелкие неприятности, которые постепенно перерастали в крупные.

Так бывает и в природе. Сначала моросит мелкий дождик, потом постепенно холодает, дождик превращается в крупку, а крупка – в мелкий град. Хорошо, если мелкий…